style="font-size:15px;"> – Мне нравится ваша ненасытность, – рука Самира взметнулась вверх, пальцы лишь слегка коснулись моего локтя и тотчас же отпрянули в сторону. – Но мне показалось, что вы устали.
– Я?
– Вы начали прихрамывать.
– А-а, – я только в этот миг почувствовала, что нога действительно стала побаливать. – Похоже, вы правы. Но мне, правда, хочется увидеть мамину комнату. Если это возможно…
– Конечно, – Самир предложил мне руку, и мне очень захотелось прильнуть к нему вплотную, уловить запах его рубашки.
Пришлось взять себя в руки.
– Показывайте путь, – отмахнулась я от руки парня с легким смешком.
– Думаю, вот эта комната была опочивальней вашей матушки, – произнес Самир, распахнув передо мной полуоткрытую дверь. Черно-белый кот спрыгнул с кровати и сначала юркнул под нее, а когда мы вошли, прошмыгнул мимо нас в коридор. Похоже, в усадьбе обосновалась целая колония диких кошек. «И что с ними будет, если я затею в доме ремонт?» – почему-то подумалось мне.
Мамина спальня сохранилась не так хорошо, как бабушкина. И меблировка ее оказалась скромнее. Никаких картин или флакончиков с духами. Постель была убрана, потолок практически голый. На большей части стены с окнами кривились водяные разводы, а в углу с потолка предостерегающе свисали отваливающиеся куски лепного фриза. Я попыталась выдвинуть ящик комода, но он от сырости разбух и не поддался.
Больше рассматривать здесь было нечего. Я испытала гораздо большее разочарование, чем следовало, и тот же прилив эмоций, что накатил на меня в торговом центре, выплеснулся на лицо слезами, потекшими из глаз. В смущении отвернувшись от Самира, я поспешила смахнуть их с щек руками.
Но это не помогло. Тоска по маме захлестнула меня с новой силой. Возможно, это была ее комната. Быть может, она засыпала в ней тысячи раз. Самир, должно быть, понял, что я заплакала, но с деликатностью отошел в сторону. Через пару минут я сделала глубокий вдох и огляделась. У ближайшей стены стоял красиво декорированный гардероб. Я попробовала отворить его дверцы. Они открылись легко; внутри висели вечерние платья – истлевшие настолько, что превратились в отрепья, цеплявшиеся друг за друга нитями. Дотронься я до них, и они бы рассыпались в прах. Но в глубине шкафа я заметила какой-то предмет. И, как можно осторожнее отодвинув подолы нарядов, достала его. Одно из платьев упало с вешалки, но меня это уже не озаботило.
В моей руке оказалась картина. Маленькая – примерно десять на десять дюймов. И явно работа молодой художницы, еще не освоившей в совершенстве все те техники, что впоследствии отличали мамины картины. Тон был темным, и изображению не хватало той фантазийной причудливости, что отличала ее поздние картины и рисунки леса. Но это, несомненно, был тот же лес. Только угрюмый, даже зловещий. Деревья, трава, переплетающиеся тени, глаза, смотрящие отовсюду…
– Это мамина работа, – передала я картину Самиру.
Лицо парня нахмурилось:
