Голова двадцатилетнего лейтенанта кружилась от пьянящего восторга. Преисполненный гордости за свою принадлежность к офицерской элите советского общества, он выбрался легкомысленно в город, ничего не подозревая. Не подозревая и того, что любопытно гуляя вечером по словацким улицам, он гуляет по лезвию бритвы…
С присущей ему офицерской выправкой шагал он навстречу своим новым приключениям в наивной надежде удовлетворить лишь свою гастрономическую потребность. Город был практически безлюден, несмотря на теплый летний вечер. Странно.
(В Союзе в каждом городе и городке был свой «Бродвей», где чинно прогуливались люди разных возрастных групп и полов: «На людей посмотреть, да и себя показать». Здесь же казалось, что улица нужна только лишь чтобы переместиться по ней с места на место. В Союзе, в том же Новосибе, в такой летний день многие окна были открыты настежь, вымытые после долгой зимней закупорки. Доносились звуки музыки, иногда разливаясь по всей улице. Словно обладатели своего музыкального чуда, в роли которого выступал либо здоровенный «бабинник», либо проигрыватель с грампластинками, хотели не только продемонстрировать всем факт обладания таковым музыкальным прибором, но и поделиться своей музыкальной радостью со всем миром. Если бы была возможность оглушить божественными звуками запрещённого «Киис» или «Модерн Толкинга», или «Ласкового Мая», или чего ещё всю Вселенную, уверен, многие бы сделали это без малейшего колебания! Здесь же окна домов были закрыты, звуки не доносились, и вообще, создавалось впечатление, что за окнами просто нет ни души. Дома были совершенно пустынны.)
Тщетно Тимофеев пытался найти знакомое слово «ресторан», «кафе» и тому подобное. На одной крупной вывеске над деревянными остеклёнными дверцами, откуда только что вывалилась шумная группа словаков, снова значилась странная надпись «RESTAURACIA», какую Тимофееву уже доводилось встречать ранее, но которую он наивно принимал за нечто, связанное с ремонтом и восстановлением. Усмехнувшись над самим собой, вошёл он в сие заведеньице, приятно наполненное парами свежего пива, копчёного сыра и чем-то ещё, трудно определимым, но вполне приятным. За чистыми столами, накрытыми белоснежными скатертями, оживлённо и громко разговаривали разные люди. Некоторые – семьями. Так это было не похоже ни на традиционный чопорный помпезный советский ресторан с ансамблем и танцами, ни на пивной павильон с рыбной вонью и алкоголиками. «Попивает пиво свежего разлива рядышком зелёная тоска…», – вспомнил он кусок песни Юрия Лозы. Тимофеев пива не любил, ассоциируя его лишь со словами всё той же песни: «… Опухшие лица, мозги, животы. Под хлопьями пены навеки уснули дела и мечты. Мир повернулся Стеной. Пивной!..»
– Добрый день! – Тимофеев присел за свободный столик.
– Dobrý deň, – заулыбалась женщина в фартуке. – Prosím?
– Поесть бы чего-нибудь.
– Nič. V deviatom poschodí kuchyne je uzavretý.
Удивлённый лейтенант привстал:
– Что?
– Kuchyňa uzatvorené. V deväť hodín!
– Не работает кухня что ли? С девяти?!
