обязательно вернется. Вот увидишь.
Джулия расправила узенькие плечики. Я даже смутилась, увидев вдруг в этом жесте явный вызов; она была, конечно, старше меня, но мама всегда говорила, что Джулия уж очень робкая и застенчивая.
– Габриэль, – мрачно сказала сестра, – сейчас не время для фантазий.
Не время для фантазий…
Слова сестренки звучали у меня в голове, когда мы тащились обратно к дому. Одна из тетушек, высунувшись в окно мансарды, кричала на всю улицу, чтобы мы поскорее возвращались.
В гостиной уже были сняты полинявшие занавески, со стола убраны вещи, с которыми мама работала: катушки с нитками, иголки, наполовину скроенные платья, которые она шила для других, но сама не могла позволить себе носить. Тетушки уже водрузили на стол тело нашей бедной матушки.
– Отстрадала наконец, бедняжка… Ей уже не больно… Наша Жанна упокоилась с миром…
Одна из тетушек поманила нас своей сморщенной лапой:
– Подите сюда, девочки. Поцелуйте вашу мамочку на прощание.
Я так и застыла в дверях. Не в силах пошевелиться, я глядела, как Джулия послушно подходит к столу, наклоняется, касается губами посиневших маминых губ. Антуанетта плачет и причитает. Шестилетний Люсьен в углу гремит оловянными солдатиками, а девятилетний Альфонс изумленно таращит на всех глаза.
– Габриэль, – чуть ли не хором произнесли тетушки, – немедленно подойди сюда.
Мне казалось, что их голоса похожи на злобное карканье хлопающих вокруг меня крыльями ворон; они бросаются на меня и норовят побольнее клюнуть. Широко открыв глаза, я смотрела на мамино тело, на ее руки, сложенные на груди, закрытые глаза и ввалившиеся восковые щеки. Даже издали глядя на нее, я не могла не думать о том, что, когда люди говорят, будто умерший человек упокоился с миром, они лгут.
Мертвые ничего не чувствуют. Они уходят от нас навсегда. Я никогда больше не увижу маму. Она никогда больше не погладит меня по голове и не скажет: «Габриэль, ну когда ты приведешь в порядок свои волосы». Не подойдет к нашей кровати перед сном, чтобы убедиться, что мы не мерзнем, что нам тепло, никогда, с трудом волоча ноги, не поднимется по лестнице с корзинкой, не принесет нам сладких пирожных, чтобы порадовать своих деточек, чтобы мы с Джулией подкрепились и могли помочь ей с работой. Никогда больше не покажет мне, в чем разница между скрытым стежком и декоративным, никогда не засмеется своим тихим смехом, когда Джулия по ошибке пришьет одежду, которую она починяет, к собственной юбке. Maman ушла от нас, и мы остались одни, с ее мертвым телом и с тетушками, и нет никого, кто бы утешил нас.
Я развернулась и выбежала вон. За спиной раздавались сердитые крики тетушек, громкий стук их палок о пол. Я слышала, как Люсьен в голос подхватил плач Антуанетты, но не остановилась. Скатилась вниз по лестнице, выскочила на улицу и бежала, бежала без остановки, пока снова не оказалась на кладбище. И только перед могильным камнем, где оставила своих кукол, я упала на колени. Очень хотелось плакать, кричать.
