и стал отчаянно сосать. У хлынувшего в горло молока был привкус травы. Боль не проходила, я выпустил сосок и снова раскричался. Вконец расстроенный Мюррей отбежал в угол, сорвал какую-то травинку и стал крутить ее у меня перед глазами. Бесполезно – я продолжал орать. Он снова метнулся к стене, поднатужившись, сорвал большущий, как луна, подсолнух с золотисто-желтыми лепестками и стал вертеть его прямо перед моим лицом. Запах подсолнуха меня привлек. Пока пастор метался туда-сюда, восьмая сестренка у него на руках знай себе мирно посапывала.
– Смотри-ка, сокровище мое, какую луну сорвал тебе крестный, – приговаривала матушка.
Я протянул к луне ручонку, но спину опять пронзила боль, и я снова зашелся в крике.
– Что за напасть такая! – Губы матушки побелели, лицо покрылось испариной.
– Посмотри, может, колет что? – предположил Мюррей.
С его помощью матушка сняла с меня специально пошитый на сто дней после рождения костюмчик из красной ткани и обнаружила оставшуюся в складках одежды иглу. Там, где она воткнулась мне в спину, все было в крови. Вытащив иглу, матушка отбросила ее в сторону.
– Бедный ребенок… – причитала она. – Убить меня мало! Убить! – И, размахнувшись, с силой ударила себя по щеке, потом еще раз. Два звонких шлепка. Мюррей остановил ее руку, подойдя сзади, и обнял нас обоих. Его влажные губы покрывали поцелуями матушкины щеки, уши, волосы.
– Ты здесь ни при чем, – тихо увещевал он. – Это я виноват, я…
Он утешал ее с такой нежностью, что матушка успокоилась. Она уселась на порог комнатушки и дала мне грудь. Сладкое молоко заполнило горло, и боль стала понемногу проходить. Держа во рту сосок, я вцепился ручонками в одну грудь и, дрыгая ножкой, оборонял другую. Матушка рукой прижала мою ножку, но стоило ей отпустить руку, как ножка тут же снова взлетела вверх.
– Вроде всё проверила, когда одевала, – с сомнением в голосе произнесла она. – Как там могла иголка оказаться?! Верно, эта дрянь старая подстроила! Терпеть не может всех женщин в семье!
– А она знает?.. Я имею в виду, про нас…
– Сказала я. Уж она не отставала, натерпелась я от нее! Ведьма старая, как только земля ее носит!
Мюррей подал матушке восьмую сестренку:
– Покорми и ее тоже. Оба они – дар Божий, разве можно быть такой пристрастной!
Принимая сестренку, матушка покраснела, но, как только собралась дать ей грудь, я тут же лягнул сестру в живот. Сестра заплакала.
– Видал? – хмыкнула матушка. – Развоевался, негодник маленький. Дай ей немного козьего.
Покормив сестру, Мюррей уложил ее на кан. Та не плакала и не ворочалась – просто чудо, а не ребенок.
Пастор разглядывал светлый пушок у меня на голове, и в глазах у него мелькнуло удивление. Заметив его пристальный взгляд, матушка вскинула голову:
– Что смотришь? Чужие мы тебе, что ли?
– Не в этом дело, – покачал головой Мюррей
