какие-то смуты. Хохот, смех, богоборчество. Любой человек 30 лет – уже для них глубоко древний матрас. В России всегда было внутреннее представление – и обоснованное – что количество людей у нас бесконечно. И поэтому когда нарком С-ко решил ухлопать свои 600 млн. детей, он это делал вполне безгрешно. Т. е. он просто не подумал, что это к чему-то плохому приведет. Опять же он и не формулировал для себя этих 600 млн. Там вообще числа не было. Он просто заботился, что вот больше народу – больше кислороду, а кислород – это всем полезно. А теперь – хлоп! – и нету никого. Интересно, что бы нарком С-ко сказал теперь? Ну сказал бы, что я типа не подумал, что так будет…
Даже в тридцатые годы людей было еще по инерции много. Подкосила всех индустриализация и убийство деревни. В любом городе всегда численность людей минусовая, т. е. умирает всегда больше, чем рождается. Это еще Маркс, кажется, посчитал. Т. е. чтобы люди умирали в городах, они должны рождаться где-то еще. А где? В деревнях! А мы деревни грохнем коллективизацией, колхозами и индустриализацией.
– Да, – сказал Воздвиженский. – У меня такое же с хомяками джунгарскими было. В одном огромном контейнере штук 90, наверное. Я этих хомяков ведрами раздавал. Натурально ведрами. Не разбирал, кто тут мать, кто дети, кто старый, кто юный. Сами разберутся. А потом раз – однажды – и нету хомяков. Совсем перевелись. Что такое? А я стою такой с ведром и ничего не понимаю. Так что я тоже нарком С-ко, в какой-то степени. Но мне все равно кажется, что Бог что-то придумает. Я, например, нашел где-то под опилками двух хомяков – и они мне перезагрузили популяцию. Так что тут, главное, сильно много не думать и умным себя не считать.
Эмигранты
Доцент Воздвиженский сказал:
– Интересная мысль про эмиграцию. Не моя, а, кажется, Довлатова. Любой эмигрант навеки застывает в той эпохе, в которой он покинул страну. Сознание вообще не меняется с этой даты. Эмигранты версии 60-х годов не могли общаться с эмигрантами 70-х. Тех в свою очередь тошнило от восьмидесятников. Потом приехали эмигранты девяностых годов и не смогли общаться с восьмидесятниками. Они все словно на разных языках говорили, хотя технически могли быть одного года рождения.
«Вы зачем приехали? Нас теснила партия». – «Да не напрягайся. Мы сами партия. Но сейчас мы за баблом».
А тут еще совершенно смешные эмигранты 1920-х с яйцами Фаберже, спрятанными в носок. Их дети и внуки. Но те совсем отдельно уже существовали. Говорили на ломаном русском и спрашивали, есть ли в Москве рысаки и медвежьи шубы.
– Да, – сказал Щукин. – Видимо, как только ветка отрывается от дерева, она навеки консервируется на той стадии, на которой она оторвалась, потому что нарушилась связь со стволом. Создается такой задыхающийся минимирок. Над Тургеневым часто смеялись народники. Он уехал к Виардо и штамповал Россию 1860-х, а Россия так быстро развивалась в ту эпоху, что даже пять лет – это было все равно, как если бы сейчас
