безысходном однообразии дни, погруженные в водоворот смены дня и ночи, усугубляясь болью душевных и физических мук преодоления стылого, безлюдного пространства, стали невыносимы. В иные дни мороз переваливал должно быть за сорок и при порывах ветра дыхание замирало, теряя способность вдыхать ледяной воздух полной грудью. А впереди, насколько позволяла видимость, гуляла и хороводила лютая поземка, образуя местами ползущие вдоль кустов снежные надувы. И в морозные минуты вечернего затишья, на низком горизонте, за скелетами тощих лиственниц, садилось холодное солнце. Люди ненавидели день, презирали ночь и лишь короткие минуты тепла, сна и отдыха слабили сознание, уводя его в иные измерения, где нет войны, где мир и любовь, где нет снега и холода, нет боли обморожения, нет бесконечных мук, порожденных подобной жизнью…
Однажды, на очередном привале, когда по требованию поручика Никольского, обоз был вынужден остановиться на водопой, многие из конвоя, ранее вовсе не интересовавшиеся судьбой тягловой силы обоза, бессознательно помогавшей людям преодолевать трудности и продолжать двигаться сквозь леденящее пространство зимы, очень даже заинтересовались процессом утоления жажды животными. И это неожиданное отвлечение внимания от нужд собственного выживания, словно внесло новую струю живительной энергии в общее дело заботы о каждом, кто способен был бороться и побеждать в суровой схватке с напастями природы.
Вырубленная топором квадратная ниша в еще не настывшем льду, толщина которого едва ли превышала ширину ладони, имела форму неширокого проруба. Освободив поверхность от остатков льда, поручик Никольский по-деловому зачерпнул ведром ледяную воду и отправился поить лошадь, идущую в обозе последней. Процесс затягивался, но наблюдать за тем, как уставший конь утолял жажду все же было интересно. И вот, передняя лошадь, видя, как перед ней в проруби колышется вода и должно быть более других испытывающая чувство нестерпимой жажды, на удивление собравшихся, двинулась самостоятельно, не дожидаясь на то дозволения своего малосообразительного поводыря. Команда с интересом приблизилась, чтобы понаблюдать, что же будет дальше; как никак лошадь в упряжи, тут даже голову не наклонить, а не то, чтобы напиться. Подойдя к прорубу и потоптавшись, лошадь медленно опустилась на колени, осторожно вытянула крепкую шею и дотянулась губами до воды. Завидя это двинулась и вторая лошадь, видимо не желая оставаться не поенной. Вырубленное во льду пространство вполне позволило пристроиться в паре. Кони пили долго, процеживая холодную воду сквозь губы. То одна, то другая периодически отрывались и поднимали голову, мотая ею то вверх, то вниз. С их мягких, замшевых губ, причудливо искрясь и залипая, сбегали прозрачные струйки живительной влаги. Напившись, они поднялись с колен и не нуждаясь в лишних понуканиях отошли от проруба, облегчив своей животной сообразительностью труды немало удивленного
