складка. От него несло перегаром.
– Празднуешь победу? – медоточиво спросила Малефисент. – Ну-ну, правая рука не знает, что делает левая, а господин В доволен и недоволен одновременно. Видел бы ты его.
Она ядовито улыбнулась, выпустив изо рта очередное кольцо серного дыма в лицо психолога.
– Я пришла к тебе против своей воли, – продолжила мегера. – Но мне велено тебе сказать, что я могу взять еще две карты из колоды. У тебя же взяток на эту партию не будет. Карты и козыри – на мое усмотрение.
Лауфейсон молча кивал в такт каждому ее слову.
Наконец, он посмотрел на нее ничего не выражающим взглядом и махнул рукой.
– Выигрыш все равно мой. Я начал, я и закончу. Дашь время в эфире твоего шоу?
– Причем здесь это? – Малефисент небрежно смахнула пепел с сигареты. – Мои программы обслуживают только потребности Корпорации, а тебя в ней уже нет.
– Тогда какого тролля этому В приспичило играть мной? —
поинтересовался Лауфейсон, бухнувшись на диван и положив руку на плечо мегеры. – Тебя кто-нибудь из этих карт видел? Я имею в виду тебя настоящую? Могу показать.
Малефисент брезгливо поморщилась и резко встала, намереваясь уходить.
– Я могла ничего тебе и не сообщать, Икол, или как там тебя, но такова Его воля.
Оставляя за собой запах серы, она покинула кабинет, а Лауфейсон развалился на диване, храпя от передозировки конька.
Треф – козырь и не козырь.
За много столетий до этой игры в карты
Колыбель была старой. Она скрипела при каждом движении и грозила развалиться, накрыв тяжелыми деревяшками младенца. Обстановка – убогая: на земляном полу – полусгнившее сено, стены темны от копоти, печь все время дымила (дыра в тростниковой крыше не помогала и не давала достаточно света). В углу стоял сундук – единственная мебель в этой лачуге. Туда клали и одежду, и посуду и некоторые инструменты. В углу громоздилась копна сена, тоже старого, но еще не такого гнилого, как на полу – она служила постелью.
Младенец в колыбели не умолкал. Ему было мокро и голодно. А еще он покраснел от тщетных усилий привлечь к себе внимание. В лачуге никого больше не было.
По правде говоря, деревушка Сен-Оноре являла собой жалкий вид. С два десятка сараев без окон назывались домами. Земельные наделы на полях местного синьора были скудны и не годились для земледелия. Под пастбища, – хотя некоторые крестьяне держали коз, – тоже никак: повсюду – кустарник да полынь. Находился весь этот земной рай в естественной котловине, вокруг которой раскинулось болото. Старожилы поговаривали, что черти утащили туда одного из де Кунгуров в обмен на вечную молодость, а кое-кто божился, что видел, как в тумане поднимаются со дна неупокоившиеся души древних язычников. Вроде потому так мало рождалось детей в Сен-Оноре, которое за глаза
