у магазинного, пять раз разведенного водой.
Старшие пацаны, Ванька, Женька и Пашка, после занятий помогали отцу столярничать и торговать на базаре областного центра, где цены были вдвое выше, чем у них в районе. В общем, все Зуевы были при деле.
В начале девяностых родственники матери стали потихоньку уезжать в Германию. Ома4 Альма настояла на том, чтобы документами занялись и они. Взбрыкнувшему было зятю сказала строго: «Ты, Федька, не бузи! Молодой ишшо слюной на меня брызгать. Посмотри вон, как казахи аксакалов своих почитают и молчат, когда те учат их уму-разуму. Так вот, документы мы подадим, а покуда вызов придет, будет видно, ехать нам или нет. Не спорю, мы не бедствуем, но кто знает, как жизнь повернется. Вон Майеры сказывали, что казахи у них в поселке уже покрикивают на улицах: «Русские и немцы – вон к себе на родину!», и бандитье, прикинувшись милицией, к нашим в дома стучится, чтобы вынести нажитое непосильным трудом. Знают, нелюди, что немцы редко бедствуют.
В общем, бумагами я сама займусь, такой шанс упускать нельзя. Не хочу, чтобы младшенькая моя всю жизнь в земле рылась, как крот. Да и внукам своим подобной судьбы не желаю. А ты, Федя, оставайся, раз такой патриот. Поймешь потом, что к старшим стоило прислушаться, да поздно будет».
Бабка, как в воду глядела. Вскоре, действительно, началось. Сначала закрыли кирпичный завод. Еще недавно его продукция была нарасхват: грузовики сутками стояли в очереди у заводских ворот, и вот он, кормилец семьи Федора, объявлен нерентабельным и разграблен. Остались от «Кирпичика» лишь пустые глазницы окон да обветшалый транспарант над проходной: «Халык пен партия биртутас!».
Соседний цементно-шиферный тоже уничтожили, растянув по ночам все заводское оборудование. На фермах зарплату стали выдавать шифером, снятым с крыш тех же ферм – пятьдесят штук на нос. Хочешь – на хлеб его намазывай, хочешь – надевай на голову, хочешь – продавай. Одним словом, арак пак жок, концерт аяк талды5.
Железнодорожная станция с Владимиром Ильичем, стоящим на облупленном постаменте, превратилась в стихийный рынок. Там, куда показывал отбитой гипсовой культей вождь мирового пролетариата, ежедневно топтались бывшие гегемоны, пытаясь обменять на деньги свою «месячную зарплату». Одни трясли шапками-ушанками, другие стучали перед носом у пассажиров фарфоровыми чашками, а, пьяный в хлам, кум Зуевых Яков, сидя внутри самого настоящего гроба, наяривал на гармошке частушки с припевом: «Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы» и время от времени выкрикивал козлиным фальцетом: «Господа-товарищи! Налетайте на качественную тару для своей тушки!». Он, работник коммунального хозяйства, как и все, получал зарплату собственной продукцией – гробами и уже всех знакомых завалил ими на три смерти вперед. Стояли гробики у кого в сарае, у кого в гараже, у кого в кладовке. Одни складировали в них инструменты, другие хранили банки
бабушка
денег нет – концерт окончен (каз.)
