свободном от крестов краю кладбища. Сгруженный с телеги гроб пришлось нести на плечах. Сначала по главной кладбищенской дорожке, а затем петляя между заснеженными могильными холмиками, запинаясь ногами и проваливаясь в нерасчищенный снег.
Прощались с Федосеем немногословно. Катерина, единственный за всё время раз прослезившись, бросила несколько горстей перемешанной со снегом земли на грудь усопшего мужа. Бросили свои пригоршни Павел Федосеевич, Валерьян.
– Земля пухом, Федос, – пробасил тракторист.
Окаменевшие комья ссыпали в могилу лопатами с аккуратностью, словно опасаясь, что они своей тяжестью могут пробить гробовую крышку. Когда могилу засыпали, Мелентьев и тракторист выровняли земляной холмик черенками лопат.
– Крест надо бы потом поставить. Иначе нехорошо, не по-божески, – сказала соседка Нежданова, печально глядя на безымянную могилу.
Подобрав губы, Катерина проговорила:
– Федосей коммунист был. Неверующий.
– Так все ж были неверующие…
– А он им и остался. Партбилет не выбрасывал и не жёг, – нахмурившись, отрезала Катерина, и в голосе её зазвучал какой-то отчаянный, безнадёжный вызов. – Вот через твёрдость свою смерть и принял.
Нежданова умолкла, пристыженная. Павел Федосеевич переступил с ноги на ногу, захрустев мёрзлым снегом.
– Я денег скоплю и памятник закажу, – уже мягче заговорила Катерина, сглаживая неловкость. – Пусть памятник стоит. Федосею так было б приятнее.
Когда возвращались назад, к телеге, Валерьян отчётливо расслышал, как Мелентьев, шагавший впереди него, гудел в ухо трактористу:
– Вот жизнь пошла, а. Уж и не знаем, как хоронить: то ли крест в ногах вкапывать, то ли партбилет на гроб класть.
Когда трактор приволок телегу обратно к избе Ештокиных, в ней уже было всё готово к поминкам. Поминать сели за тот же стол, на котором стоял гроб. Валентина и Боброва, суетясь, разливали по тарелкам куриный бульон, сыпали из миски отваренную лапшу. Катерина выставила самогон.
Павел Федосеевич в возникшей тишине поднял наполненную стопку.
– Помянем, – тихо проронил он, и рука его задрожала.
Дмитрий Васютин, обросший седобровый мужик, прибавил, словно досказывая:
– Прямой был человек Федосей. Околицами никогда не кружил. Фронтовик.
Пили все: и мужчины, и женщины. Каждому находилось, что сказать сердечного о деде Ештокине…
Самогон сдабривал грусть, и мало-помалу разговоры за столом переходили сначала на житейские дела, а затем и на политику. К Павлу Федосеевичу, не бывавшему в родных местах много лет, обращались с вопросами. Спрашивали о городской жизни, о людских настроениях, о том, чью сторону держит он. В Станишино знали, что сын Федосея Ештокина сделался помощником народного депутата, потому слушали его поначалу с почтительным вниманием, силясь разобрать: к добру ли для них, деревенских, новая власть?
