многих мест заключения – включая средневековые монастыри – является их многофункциональность и неоднородность контингента заключенных, которые, в свою очередь, также отражаются в пространстве через практику размещения или передвижения.
Места лишения свободы раннего Нового времени играют особую роль в изучении переноса форм, логик, техник и практик религиозного образа жизни и религиозного дисциплинирования в светские пенитенциарные учреждения. Повсюду в Европе они совмещали религиозные, благотворительные, а также карательные и дисциплинарные функции – и все это вне конфессиональных границ. Таким образом, протестантские земли стали колыбелью многих новых типов учреждений, которые увидели свет в конце XVI века: Bridewells в Англии, Tuchthuizen в Нидерландах, Zuchthaus в немецких землях.
В католических районах, с другой стороны, первоначально преобладала традиционная модель шпиталя43, до того, как она, как и в случае с французскими hôpitaux généraux, – также претерпела фундаментальные изменения в конце XVII и XVIII веке, в итоге которых на нее все больше были возложены карательные и дисциплинарные задачи. Однако повсеместно многофункциональность оставалась центральной чертой всех этих институтов до конца раннего Нового времени. Их отличала и вторая важная особенность: тесное переплетение религиозной и светской логики. Например, немецкий энциклопедист Иоганн Генрих Цедлер в своем знаменитом «Универсальном лексиконе» первой половины XVIII века писал о немецких пенитенциарных учреждениях: «Для строительства таких домов больше всего подходит форма монастырей, и особенно важно, чтобы рядом с ними была построена церковь, чтобы все заключенные могли посещать церковные службы, не имея опасения, что они сбегут»44. Вряд ли можно лучше выразить связь между тюремными учреждениями раннего Нового времени и их моделью – монашеской общиной.
Особое место в этом историческом развитии занимает и судьба многих русских монастырей, которые долгое время функционировали как многофункциональные учреждения, что до сих пор почти не известно в Западной Европе, то есть они были не только домами для монахов и монахинь, но и служили местами для наказания преступников, изоляции политических противников, дисциплинирования мятежных крестьян, ухода за больными или инвалидами и воспитания детей-сирот. Таким образом, российские монастыри также следует рассматривать как многомерные, сложные пространства искупления, наказания и социального контроля, на примере которых можно изучить конфликтные отношения между светскими и церковными акторами. Заключение в монастыре отнюдь не было «обычным» тюремным заключением. Здесь сошлись обе логики дисциплинирования – государственное наказание, направленное на возмездие, и церковное покаяние, обещавшее перспективу исправления и спасения души. Но в чем заключалась связь этих логик и функций дисциплинирования?
Понятие дисциплинирования прочно связано с именем Мишеля Фуко, и действительно, его концепты послужили вдохновением
Drossbach 2007.
Zedler 1732–1754, здесь Bd. 63 (1750), Sp. 1003.
