Дорош. Неподалеку от нас стояли соучастники произошедшего разгрома: помощник Хрущева Лебедев[3], главред «Правды» Сатюков[4] и другие партийные боссы. Когда Андрей появился, вынырнув из изгиба мраморной лестницы, мы все сразу его увидели. Поразило глубокое столь непривычное для глаз одиночество молодого избранника молодежи, всегда окруженного людьми. Он продолжал подниматься по ступеням вверх, и я вдруг заметила, что все в зале делают вид, что не видят его, их скошенные глаза словно вбирали что-то на потолках, на стенах, рядом с ним. Волна ярости, ощущение невозможности, несправедливости происходящего заставила меня импульсивно выкрикнуть: «Андрюша, иди к нам! Как я рада тебя видеть!» Бледный как лист бумаги поэт медленно приблизился, и всем вокруг стало неловко, кто-то даже поздоровался с ним. Еще вчера, думала я, вы все перебегали через дорогу, увидев Вознесенского. А скольких он обязан был одарить автографом, улыбкой. Куда ж все подевалось? Неужели отношения, сложившийся имидж столь зыбки, а чинопочитание, лесть и подстраивание к властям столь многовековы в нашем обществе?
А события с каждой минутой приобретали все более угрожающий характер. Мы прошли в зал, я осталась с ним и села на последнем ряду. Ему было неприятно ощущение сдвинутых фигур в центре зала, которые, кто знает, и пересаживались бы, увидев его. Собрание открыл председатель союза Георгий Мокеевич Марков, он огласил повестку дня. Первым на ковер был вызван Женя Евтушенко, который прорабатывался за публикацию автобиографии во французском журнале. Я плохо помню его обмен репликами с Марковым, вроде бы диалог завершился тем, что Женя частично признал какие-то ошибки, смело отринув другие обвинения, и его с богом отпустили.
– Ну что ж, – сказал Марков, – Вознесенский говорить не хочет, он в зале? – Нестройный гул: «В зале, в зале».
Какие-то считанные секунды Марков пощупал глазами зал и, не увидев Андрея, сказал:
– Ну что ж, если Вознесенскому нечего сказать собранию, начнем голосование.
В эти мгновения мой мозг работал подобно рефлексам немедленной реакции, если на тебя катится автомобиль. Я обернулась к Андрею, весь в красных пятнах, он сказал:
– Я каяться не буду.
– Ни в коем случае, – ответила я, – но нужно задержать голосование, пиши записку.
Под мою диктовку он написал. Что-то в этом роде: «Мне трудно сегодня осознать происшедшее, надо подумать. Хрущев сказал работайте, я работой отвечу на критику». Записка медленно поползла к трибуне, но Марков в застывшем зале увидел движение и сказал:
– Что-то как будто от Вознесенского идет…
Я поняла, что историческая память в сознании Маркова воскресила все происшедшее с Пастернаком и то, как впоследствии каждому из тех, кто издевался над ним, отозвалось его поведение в тот раз. Ему не захотелось быть тем руководителем, с именем которого будет связано исключение писателей такой известности из Союза писателей. И он тянул время.
Владимир Лебедев – журналист, партийный деятель, помощник Хрущева по культуре, отстаивал многие неугодные публикации, в том числе добился издания в СССР произведения Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Павел Сатюков – журналист, партийный деятель, один из советников Хрущева.
