будки, мимо чемоданов, раскладушек, семей с детьми. Дэниел говорит, что я по-прежнему для него важна – как и мама, разумеется, – и что он не хотел причинять никому боль. Я спускаюсь по эскалатору и бреду по нижнему уровню аэропорта. Вот конвейеры с багажом, вот убегающие в никуда ряды пластиковых стульев…
– Мира? – Туман в моем мозгу прорезает голос Дэниела. – С тобой все хорошо?
Какой до смешного нелепый вопрос. Однако я не смеюсь.
– Я… Это… Мне надо позвонить маме.
– Мне правда очень жаль. Странно, что она тебе не сообщила.
– Да уж. Получается, нас таких двое.
Обменявшись обещаниями не пропадать (я соглашаюсь позвонить, если что-то понадобится), мы вешаем трубку. Да уж, веселого Рождества. Счастливого Нового года. У меня так трясутся руки, что я еле-еле попадаю по кнопке сброса. Я останавливаюсь, чуть не врезавшись в бетонный столб. Меня мелко потряхивает, словно от электрического разряда: энергия, которая не находит себе выхода. Дэниел уходит от мамы.
Вернее, не так. Дэниел ушел от мамы. И все об этом давно знают – все, кроме меня.
Все в мире идет наперекосяк, но ничего не изменилось.
Пассажиры шагают по коридору. Предупреждения об урагане продолжают высвечиваться на всех экранах. Я перечитываю мамины сообщения за последние три недели: «скучаю по тебе, солнышко», «люблю тебя», «жду не дождусь встречи», «хочу приготовить окорок вместо индейки в этом году, ты не против?» Какого черта она ничего мне не рассказала?
Может, она не смогла. Может, она опять закрылась от всего мира. Так было, когда заболела тетя Фиби. Под самый конец.
Но в тот раз Дэниел был с ней рядом. Варил ей суп, кормил тостами. И я была рядом: держала маму за руку, уговаривала не молчать. Каково ей будет проснуться одной в Рождество? В тот самый праздник, который так много значил для нашей семьи – не из-за подарков, а из-за бесконечного списка рождественских традиций, к которому мы каждый год добавляли новые пункты и над которым вместе смеялись. Маме приходилось отпрашиваться с работы, чтобы успеть покататься на коньках, испечь и разукрасить печенье, погулять по сосновому лесу. Мы были такой потешной троицей!
А теперь нас осталось двое.
Хотя нет… даже это уже не так. Я здесь, а мама там – в полном, тотальном одиночестве.
Я слышу за спиной негромкое постукивание каблуков и оборачиваюсь. Ко мне приближается Харпер, размахивая каким-то предметом. Глаза у нее красные, лицо бледное, но губы расплываются в широкой улыбке.
– Привет, незнакомка. Ну что, передумала?
У нее получилось. Она держит в руке ключи от машины.
– Я думала, машины в аренду сдают только тем, кому исполнилось двадцать пять, – говорю я.
– Если заплатить двойную цену, в паре мест разрешают и тем, кому двадцать один, – говорит она и, нахмурившись, смотрит на экран телефона. Затем решительно убирает мобильник в карман. – Ну что, поедешь с нами?
– С нами?
– Познакомься с моими друзьями. Собратья по несчастью, изгои рейса 3694.
Она
