обшарила карманы клетчатого пальто, висевшего на вешалке, ничего не нашла. На цыпочках вернулась в гостиную, и отворила скрипнувшую дверцу стенного шкафа. На миг замерла, прислушиваясь к обертонам и переливам, несущимся с кровати. Это надо так храпеть, словно гром гремит без остановки. Она достала с верхней полки дипломат, знакомый кейс, осторожно положила на стол возле окна. Пума стояла спиной к кровати, но контролировала ситуацию по храпу. Недоверчиво попробовала замки, они открылись, мягко щелкнув. На пару секунд снова замерла. Помедлив, подняла крышку, и сразу заинтересовалась красными корочками, торчащими из кармашка. Вынула, рассмотрела надпись, и облегченно вздохнула. Союз художников СССР! Она сунула удостоверение обратно. Электробритва, одеколон. Бумажник в глубоком кармане? Достала, но открыть не успела. Меж голых лопаток ей словно горчичник прилепили. Она застыла в неловкой позе, склонившись над дипломатом. Краем глаза показалось, что по стене скользнула тень, но храп не прекращался, звучал ровно и мощно. Она повернулась и вскрикнула.
Ежов сидел на кровати и смотрел на нее, продолжая храпеть. В такт дыханию верхняя губа приподнималась, обнажая крепкие ровные зубы, нос морщился в переносице, глаза пьяные, почти безумные. Возникло полное ощущение, что он рычит. Пума выронила бумажник, и повалилась в обморок.
Глава 5
Дуэт
Нина
О, сжалься! Пламень разлился
В моей груди, я умираю.
Арбенин
(смотрит на часы)
Так скоро? Нет еще.
Осталось полчаса.
«Маскарад». Лермонтов.
(Тетрадь Драмы)
Ненасытные провинциалки превратили меня в инвалида труда. Мне было плохо. Бледный, худой, не выспавшийся, я шатался по квартире и с дрожью вспоминал ночь минувшую. Дело дошло до того, что без отвращения и ужаса я не мог приблизиться к собственной кровати. Каждая женщина казалась мне последней, роковой. Не в том смысле, что они могут кончиться, а в смысле – я кончусь. Эксплуатацию надо прекращать, я забастовал. Наступил кризис перепроизводства.
Итак, профессионального альфонса из меня не вышло. Необходимо подвести итоги, чтобы смело выбирать путь грядущий. И положил я нравственность свою на мраморный стол, взял скальпель и провел вскрытие. Каковы перемены? О, ужас! Я стал циничен. Даже одна женщина способна вытоптать душу, а когда их много? Будьте уверены, даром денежки никто не платит. Но нет худа без добра! Я стал вынослив, как мул в горах или верблюд в пустыне. Постельная каторга выработала иммунитет, нечто вроде автопилота. Я научился отдыхать прямо во время акта, иногда даже дремал. Как говорится, солдат спит, а служба идет. До анекдотов доходило. Однажды сплю, вижу, немцы окружают. Я их из автомата – не помогает, гранатами – лезут, собаки. Встал в полный рост, заорал и в рукопашную. Самого здорового повалил и метелю его, метелю. А он трепыхается, мерзавец, бока мне царапает. Сука! И как хрястну его по морде. От всей страны нашей врезал. Тут он и заверещал, друг сердечный, жутко так. Я-то проснулся, а
