пятирублевик и серебряный рубль. Вечером я собирался уплатить им рубль, заявив, что пятерку потерял, и в подтверждение начать ее разыскивать в том месте, где спал. Но утром я понял, что проделать это не смогу, я не умел притворяться и поэтому подал им золотую, надеясь, что они мне дадут сдачу. Но, увы, сдачи не дали, проезд обошелся мне в пять рублей, а билет стоил бы шесть.
На последней станции мои благодетели провели меня в первый вагон, который был, по-видимому, классный, так как в вагоне было шикарно, и пассажиры по виду все благородные[73]. Эта непривычная обстановка при моем жалком одеянии и котомке за плечами сразу заставила меня осознать мою тут неуместность. Я как остановился при входе у самой двери, так тут и замер, словно жена Лота[74], и вышел из оцепенения только когда поезд остановился, и пассажиры стали выходить.
В Питере
Вместе с толпой я вынырнул из Николаевского вокзала[75] на площадь и почувствовал себя сразу будто бы перенесенным в другой, неведомый мир. Этот шумный, грохочущий город с несметным количеством роскошно одетых, праздношатающихся людей напомнил мне библейский Вавилон, и меня охватила жуть: а вдруг гнев господень разразится над этим городом как раз сейчас? Я уже готов был бежать из него, но успокоил себя тем, что люди живут тут давно, и ничего подобного не случалось.
У ближайшего городового я спросил, как мне пройти на Гагаринскую улицу. Спрашивая одного за другим городовых, я нашел, наконец, улицу и дом, куда мне было нужно.
Найдя лавку по вывеске, я был разочарован. Заведение представлялось мне солидным магазином, а оказалось маленькой лавчонкой, с двумя квадратными оконцами, более чем наполовину сидевшими ниже панели[76]. Между окнами располагалась дверь, к которой с панели вела вниз лестница в 5–6 ступеней.
Я несколько раз прошел перед фасадом дома, но заходить не спешил. Дело в том, что мне нестерпимо захотелось по малой нужде и, прежде чем зайти, я хотел это сделать, но не знал где.
Наконец, выведенный из терпения, я сунулся в ворота этого же дома и пристроился под аркой. Но тут откуда-то взялся мужик, похожий на деревенского, и закричал на меня. Мне пришлось, не закончив, поспешно свернуть свое занятие, но все же стало можно терпеть.
Порасправив, насколько это было возможно, свою одежонку, я зашел в лавочку. За прилавком я увидел человека лет 35, среднего роста, в меру сытенького, с аккуратно подстриженной клином бородкой и завитыми усами, в жилете и белом фартуке.
– Что тебе, молодец, нужно? – спросил он меня.
– А Вы будете Пётр Григорьевич Ручьевский? – ответил я вопросом.
– Да, я.
– Так вот, я приехал к Вам по письму Андрея Илларионовича.
– А, значит, это о тебе он мне писал. Что это ты такой помятый?
– Да это меня в дороге так помяло.
– Ну, ладно, пойдем
На рубеже XIX–XX веков пассажирские вагоны в России делились на классы в зависимости от вместимости, степени комфорта и стоимости проезда. В вагонах I и II классов предусматривались купе, паровое отопление, мягкие кресла или диваны. В вагонах III класса отопление было печным, лавки и полки были жесткими, без обивки. Особняком стояли «теплушки», предназначавшиеся для перевозки людей и животных. (Ред.)
Лот – библейский праведник, спасшийся из гибнущего Содома. Жена Лота обернулась, несмотря на запрет, чтобы взглянуть на город, и превратилась в соляной столб. (Ред.)
Сейчас – Московский вокзал. (Ред.)
Панель – тротуар. (Ред.)
