презрение одними лишь легкими движениями губ и бровей? У нее самой, отец говорит, все на лице всегда отражается, словно в спокойной воде фьорда.
Отец! Ах, как же она соскучилась!
«Морской конь» наконец причалил, и Альвдис сцепила пальцы за спиной, лишь бы удержать себя и не броситься навстречу мужчине, который неторопливо сошел на землю по сброшенным сходням. Отец получил прозвище Мохнатый, потому что всегда носил бороду, и волосы везде росли у него густо; женщины не считали его особым красавцем, однако он обладал статью и силой, которые отличают вождя. И обычно его широкое лицо сияло удовольствием, когда Бейнир возвращался домой. Сейчас же он был хмур, и это заметили все. Люди на берегу притихли, глядя, как вождь молча идет сквозь толпу, и как идут следом за ним его воины. Бейнир остановился перед Даллой и коротко кивнул ей. Из-за ее спины выступил Эгиль, пожилой воин, в отсутствие вождя помогавший Далле с делами поселения. Альвдис и не заметила, как он подошел.
– Я приветствую вас, – сказал Бейнир, и голос его легко разнесся над собравшимися. – Мы пришли с победой, но принесли и печальные вести. Мы добыли достаточно сокровищ, однако потеряли многих воинов. Их души уже пируют у стола Одина, а мы сегодня помянем их земным пиром.
В толпе уже раздавались горестные возгласы женщин, узнавших о смерти мужа, сына, отца или брата. Альвдис с тревогой вглядывалась в лица вернувшихся. Их было так немного! Отец всегда возвращался из походов с незначительными потерями, даже когда «Морской конь» отправлялся в плавание в одиночестве. Иногда Бейнир не желал присоединяться к более многочисленным флотилиям – ведь это означало делиться огромной добычей. Так было и на этот раз. Вся деревня знала, что вождь хотел взять золотую дань с очень богатого монастыря в далеких землях. Если бы с ним отправились «драконы» соседей, если бы он позвал кого-то из них в поход, пришлось бы справедливо разделить добытое. Кажется, за золото иногда платится слишком высокая цена…
– Это большая победа, – сказал Эгиль, – и большое горе.
Бейнир кивнул.
– Трюмы полны золота, тканей и провизии, а еще, – он криво усмехнулся, будто эта мысль вызывала у него отвращение, – там несколько рабов. Из тех, что не подохли в пути, но и эти скоро подохнут, слишком плохи. И все же если их можно вылечить, пусть женщины сделают это. – Он посмотрел на Альвдис, и она кивнула: она умела лечить и составлять живительные отвары из трав и ягод. – Я хочу, чтобы каждый из них на своей шкуре узнал, что такое наше гостеприимство. Гостеприимство для губителей! – Эти слова он выплюнул. – Не смотрите, что на них это христианское тряпье. Пускай они выздоровеют, а затем будут выполнять самую черную работу. И тогда, может, мое сердце перестанет скорбеть.
Альвдис подумала, что отец, должно быть, повторял все эти слова снова и снова по пути домой, оттого они звучали так отточенно, так горько. Она хотела бы обнять отца, что он дозволял сделать иногда, только при всех не осмелилась.
