Голод, такой, словно ему несколько веков, отправил на охоту своего нынешнего раба. Рядом с Ущельем нашлась яма, хорошая такая, глубокая, кишащая гадами ползучими, крысами всех расцветок и огромными, бородавчатыми жабами. Вся эта живность пищала, шипела, квакала на разные голоса так, что перекрывала даже шум водопада. Ехидный голос исчезнувшего палача звучал из ниоткуда, становясь все выше и тоньше:
– Да, братец, есть ты можешь теперь вдоволь, но пища твоя вот она, рядом, в яме ползает, шуршит, пищит и квакает. Это тебе сначала будет непривычно, а потом ничего, через пару сотен лун привыкнешь, и будешь наслаждаться хрустом перемалываемых еще теплых косточек жертвы, вкусом холодной змеиной крови, и будешь полировать чешую свою только что снятой шкуркой какой-нибудь незадачливой крыски. Ты только к рыцарям не лезь, они нынче бешеные стали, совсем не соображают. Так и хотят, чтобы ими пообедали. А после них изжога страшная. Будешь потом плеваться туманными столбами даже во сне. А так все тебе понравится. Жить можешь тут, возле воды, драться изредка придется. Ты порыкивай временами, для острастки, тут народец запуганный, они и лезть не будут. От девиц и от золотишка или каменьев каких – не отказывайся. Мало ли кто к тебе в Ущелья понаведается – так будет чем откупиться. Ты и человеком-то был трусливым, так и драконом таким же будешь. И это, забыл совсем, имечко тебе другое придется принять. А чтобы не позабыл, оно с твоим схожее – Вальтер ты, – голос стих до комариного писка и потом пропал вовсе.
Преобразившийся поднял рогатую голову и завыл, зарычал, выпустив из ноздрей плотную струю тумана, а из глотки – выдохнул иссиня-белое пламя. В этом полурыке-полувое было все: горечь, жалоба, голод, мольба. Взлетел рык, встал дракон на крыло, приподнялся, а потом резко упал оземь и затих. С неизбывной тоской почувствовал, что человеческие его воспоминания комкаются и уходят. От этого стало легче, боль и страх прошли, остался лишь голод. Повел рогатой головой по сторонам, принюхался, раздувая ноздри. Учуял, что народились у полосатой крысы в яме крысеныши. Склонился и зачерпнул пастью все, что попалось на клык. Захрустел косточками, пробуя. Пережевал. Фыркнул. Подошел, переваливаясь, к яме поближе, опустил туда длинную шею и начал, причавкивая и похрустывая, жевать все, что было в ней и не успело сбежать… И вот свершилось – затихла человеческая память, став памятью драконьей, которая помнила только то, что помнили драконы, хроновы дети. Сожранное удачно упало в желудок.
Где-то высоко засияли солнца в омытом дождями небе, над ущельем раскинулись радуги, выгнув высокие многоцветные спины. Защебетали вновь невидимые птицы, застрекотали и зашептались насекомые, стали слышны звуки великого Ущелья Водопадов, снова живущего своей жизнью. Жители поселений, окружающих Ущелье, после этой страшной грозы услышали страшный рык и зашептались, что вот де, скоро конец всему настанет… Вспоминали великое предсказание и предания о проклятых драконах, пугали ими и Хроном
