ее, а следом и меня, ее хозяйку, – Руни искусно сыграла предложенную Леоном роль «горячей закуски» и благодарной за все «сливной ямы».
– Куда голова повелителя повернет, туда и подвертываемся! – не унимался Леон.
– Отрадное сравнение!
– Не по нраву, не к двору, на чью маховою он головы не подымет, туда и я не горазд! Никуда не денешься, приходится подчиняться, безоговорочно! Если кого приметит и напряжется – набега не избежать!
– Почаще пусть примечает.
– Куда чаще-то, без передышки нельзя, других важных дел много. Да и кроме твоего огорода, другие потоптать не грех, палке-скакалке разнообразие требуется! Так-то! – неосторожно сказанные в хмелю слова Леона снова неприятно резанули слух Руни.
– Понимаю, понимаю, правитель, «Палео двадцать первый» любому фору даст, за это и люблю его, за это и верна ему!
– Ах-ха-ха-ха!
«Попадешься в мои сети, узнаешь, какая я паинька. Какая я терпимая и верная… Тебя, зверь, поймаю в свой капкан, чего бы мне это ни стоило. Заставлю страдать и унижаться! А пока наслаждайся победой. Ведешь себя как сукин сын, как будто перед тобой не дама благородных кровей, а подстилка какая лежит!»
– Как-как? Палео двадцать первый?!
– Да-да, тот самый двадцать первый палец! Палео двадцать первый, шифруем и не палим его! Никто не догадается, Палео двадцать первого не палим! Не палим правителя мокрой пещеры, горячей закуски, сливной ямы! Палео не палим!
– Палео так Палео!
18
– Ну, что, подружки матерые, хватит скучно жить. Не ожидала я от вас сей прыти, – Моника манными движениями рук погладила себя по животу, затем по бедрам. Вдохнула шумно, грудью всей. – И Джулии поддался наш ловелас, и Руни покорился он. Не странно это для меня. А странно для меня другое: как я в сей спор не влезла? Жалею, вся извелась. Он и ко мне бы занырнул. А лысой и босой явиться – мне не страшно. И к тому же, это модно, вон Бритни, вон Наоми – обе лысы, босы.
– А мне это странным кажется. И ненормален весь этот спор. Совокупились вы, любовью здесь не пахнет – вы же «шлюпки» после этого? – поморщилась Риана. – Одна из вас спокойно обвенчаться хочет с ним. Где гордость ваша, где мораль? Как явитесь на свадьбу? Как будете смотреть в глаза друг другу? Что будет за глаза? Как в дом таких подруг впускать? Или придется дружбу в жертву принести? Не вижу здесь я никакой любви – одни инстинкты.
– Ты что, мораль читаешь нам? Спор отменить из-за тебя? Тебя отправим мы в викторианскую эпоху. Там и зуди, там и пили, – Моника изобразила на лице недовольство.
– Не хочешь с нами быть, в подружках слыть?
– Нет, дороги вы мне, и дружбу вашу я ценю.
– Тогда молчи и не суди. И не тебе учить. Ну, что, Элиза-Лисонька, настала очередь твоя! Не передумала? Гляди, Риана извелась вон вся. Мочалит нас.
– Не передумала! А трепетно ждала я часа своего! И в спор вошла не для того, чтоб слушать чью-либо мораль. Спор завершу, коль начала. Леон – мой зверь, и никому его я не отдам. А вам, подруги, прощаю все постельные дела. Он не любил
