себе, что в рюкзак к другим скудным припасам нужно положить еще и пару бутербродов. Они совершают это путешествие как птицы небесные, которые не сеют и не жнут. И несмотря на то что паломники сосредоточены на мире ином, необходимость поддерживать свои нынешние жизни является важнейшей реальностью. Если путешествие требует умерщвления, то Безымянный сам бросит вызов, а любые акты аскезы, которые они самостоятельно изберут, ничуть не избавят их от эгоцентризма.
Когда Лао-цзы и его буйвол вошли в Великое Нечто, они забрели на границу скалистых гор со снежными вершинами, которые возвышались повсюду, насколько хватало глаз, и их нужно было преодолеть. Выходя через западные ворота, Лао-цзы направился в сторону современного Тибета и Гималаев, и одна легенда даже предполагает, что Лао-цзы стал учителем Будды.
Возможно, мудрец верил в старую легенду, живущую со времен Золотого века Китая, утверждавшую, что рай мира и мудрости находится на Западе и не нуждается ни в правителях, ни в придворных, ни в законах. А если это не так, то он всё равно наслаждался бы жизнью отшельника в бессловесной безвестности, находясь в просветлении и гармонии с природой, без лицемерия и агрессии Чэнчжоу.
Для других паломников, направляющихся к более метафорическим аспектам неизвестного, когда они входят в Великое Внутреннее, местность меняется, судя по всему, в зависимости от темперамента и способностей искателей. Но все путешественники теряют контроль над путешествием, как только проходят через эти врата.
Для мистиков природы Безымянное раскрывает себя через формы творения, небо и землю, которые возникли из Него, когда появились время и место. Именно таково постоянно меняющееся и развивающееся становление Безымянного, а не его неподвижная сущность или бытие, поскольку Он изливает Себя во множестве видимых форм, отвечая на мольбы искателей показать Свой лик. Подобно пасущимся животным и колышущимся от ветра растениям, эти мистики живут, движутся и имеют свое бытие именно в природе.
Вспомните таких путешественников, как Франциск Ассизский, Генри Дэвид Торо, аборигенов и кельтские племена, а также неспящих звездочетов, с благоговением взирающих на бескрайний космос. Разве не околдовывали однажды каждого из них пышные джунгли, проходящее мимо семейство грациозных оленей, пейзажи, от которых захватывало дух, или потрясающие просторы бескрайнего моря? И разве эти зрелища не повернули их инстинктивно и с благоговейным трепетом к Создателю?
Это «сладкая тишина», которую испытывают те, кто находится на via positiva – позитивном пути. Физический мир формы становится порталом в мир духа, в то время как мистическое ви́дение проникает под поверхность вещей к реальной и вневременной сущности их бытия, которое есть Безымянное. Созерцание, которому паломники в конечном счете учатся, – это практика, растворяющая всякое разделение между видящим, актом ви́дения и видимым объектом.
Другие искатели могут шагнуть
