style="font-size:15px;"> – Это битва добра со злом, – пояснила Анна, не глядя мне в глаза. – Те, кто жил в истине и благочестии, выживут и попадут в рай, а те, кто творил зло, погибнут.
Я задумчиво почесал подбородок.
– А что такое «благочестие»?
Анна закрыла раскрасневшееся лицо руками:
– Чего ты от меня вообще хочешь, черт возьми? Библейских толкований и проповедей?
– А ты разве не ради них стучишься к людям в двери?
– К незнакомцам, – уточнила она. – Отрабатываю положенный час – и все, свобода. Не заставляй меня этим еще и в выходные заниматься.
– Я думал, тебе это важно.
– Важно. – Она взяла камень и сжала в ладони. – Вот только я всю свою жизнь изгой, ни на кого вокруг не похожий. И совсем не хочу об этом думать рядом с тобой.
Посреди пляжа стояла деревянная палатка с голландской дверью, обе створки которой были распахнуты в ожидании посетителей. Я оставил Анну на камнях и поспешил к домику, чтобы купить нам чего-нибудь попить. Внутри на пластмассовом стуле восседал старик-продавец, спрятавшись за цветастой обложкой какого-то таблоида. На голове у него была фетровая шляпа, слегка сдвинутая на затылок, и этим он напомнил мне дедушку.
Я прочистил горло. Он поднял взгляд и опустил газету. Почувствовав, что он не особо расположен болтать, я отвернулся и стал смотреть на море, пока он наполнял два пластиковых стаканчика чаем.
Я вернулся к Анне, всю дорогу чувствуя на себе ее внимательный взгляд. Солнце отыскало прореху между облаками и осветило крошечный островок на каменистом пляже, где она сидела. Мне вдруг подумалось – до чего это странно, что она никогда не сможет взглянуть на себя моими глазами.
Мы неспешно пили чай и смотрели на безмятежное море.
– А знаешь, какой ты? – спросила она, немного помолчав.
Я взглянул на нее.
– Ты от мира сего.
– Это как?
– «И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек»[5]. Ты – от мира сего и приносишь с собой одно только разрушение.
Я допил остатки чая.
– Получается, я погибну в этом самом Армагеддоне?
Анну мои слова не позабавили.
– А как сделать так, чтобы не быть «от мира сего»? – спросил я.
– Надо стать… одним из нас.
– То есть все как у католиков, – продолжил я, припоминая, как к нам в школу приходили священники. – Надо пить кровь Христову и искупать свои прегрешения? Думаю, я справлюсь.
– Никакой крови! – поправила меня Анна. – И переливания под запретом, не забывай. Кровь священна. Это символ жизни, и никто не вправе отнимать и даровать ее, кроме Господа.
Я закурил.
– Звучит интересно. Совсем другой мир. Может, станешь моим учителем?
– Кто, я? – переспросила Анна и рассмеялась. – Боюсь, у меня и для ученицы квалификации маловато!
Я переложил сигарету в другую руку, подальше от нее.
– Судя
Ин. 2: 17.
