тело? Я всего лишь становлюсь ближе к смерти». Да и перестал он верить в существование загробной жизни, о которой так часто упоминается в книгах.
За последние пять дней погода совсем уж испортилась: сильный ветер гнул макушки деревьев вдали, сотрясал старые оконные рамы, заставляя дребезжать окна; дожди проливались все чаще и даже могли не прекращаться почти круглые сутки.
Казалось, что воспоминания о Наталье сломили Диму. Может, ему следовало приложить больше усилий для того, чтобы забыть о ней и занять ум мыслями о настоящем и грезами о прекрасном будущем. Но когда на жизненном пути встречаешь так мало людей, трудно потом забыть хотя бы одного из них, особенно того, кто был тебе самым близким. А в довесок, словно сама судьба подкинула ему злополучный бейдж, который продолжает храниться под матрасом.
Дима перестал верить в лучшее, перестал надеяться на то, что кто-нибудь придет за ним и навсегда вызволит из этой тюрьмы одиночества и отчаяния. Он все меньше и реже питался, забросил любые физические упражнения; эмоционально-физическое состояние не позволяло ему занять себя хоть чем-нибудь полезным. Даже полученную в начале этого месяца книгу он не открывал. Лежать на кровати и любоваться пейзажем за окном или трещинами на стенах и потолке – вот то единственное, чем он довольствовался.
Перед его глазами внезапно возник образ подростка, несколько лет назад доживающего свои последние дни в палате напротив и стонущего от боли, с которой, видимо, в какой-то момент даже лекарства перестали справляться. Раньше Дима боялся, что может стать таким же. Теперь же едва ли многим отличается от него: такое же исхудалое лицо с впалыми щеками, такая же нездорового цвета, почти прозрачная кожа и кости, просвечивающие сквозь нее… такой же опустошенный взгляд.
Позавчера он потерял сознание. Свалился на пол прямо в коридоре. Очнувшись, он даже не понял, что произошло. Рядом никого не оказалось, поэтому он своими силами поднялся на ноги и, ощущая слабость во всем теле, а также ноющую боль в ушибленном бедре и предплечье, кое-как доковылял до палаты. Когда вечером увидели на нем синяки, ему пришлось рассказать о случившемся. В ответ на это Диме, выражая искреннюю обеспокоенность, наказали чаще есть и выбираться на свежий воздух. Вслух он пообещал, что так все и будет, но про себя повторял, что толку от этого – никакого и следовать указам смысла не имеет.
Следующим днем Дима, лежа на боку, смотрел в окно, по наружной поверхности которого бесконечными каплями стекала вода, закрывая собою весь обзор, – так неистовствовал дождь. Юноша слушал, как плачут маленькие младенцы, брошенные беспечными родителями; погруженный в свои мысли, он не услышал слившийся с плачем стук в дверь.
Неуверенным шагом, с виноватым выражением на лице вошла девушка, в одной руке держа белый пакет, в другой – сложенный зонт, с которого на пол падали оставшиеся слезы облаков. Боковым зрением заметив постороннее движение в помещении, Дима вздрогнул и, приподнявшись в постели, посмотрел
