утешительным корнем, а что ещё и дедушка был когда-то… дедушка всплыл с другой стороны, со стороны матери, когда он поправился и смог гулять с нею – за какие-то полгода до своей смерти – самый светлый человек на земле. А дед со стороны отца – ну да, он был когда-то, вот его портрет: высоко-высоко на книжной полке – не особенно привлекательный портрет. Похожий на родного папочку до остолбенения, но без папиной доброты и тепла в глазах, без той улыбки, с которой папочка её на руки поднимал и на плечи к себе водружал, чтобы она смогла стать царицей, побеждающей весь мир у себя под ногами, в красных ботиночках со шнурками, которые не так прочно были завязаны, как хотелось бы, не так крепко, чтобы не стегать любимую мамочку по её такой красивой, особенно если смотреть сверху, щеке.
И теперь, по прошествии сотен и миллионов не таких счастливых дней, не таких сияющих на солнце, а потонувших вон там, под ногами, в сером вязком мареве повседневности… Там некрасивые секунды, там дни с перекошенными лицами, все они болтаются там, и туда заглядывать не хочется, и совсем, а оставаться только в том самом лучшем дне, и если он был в 1949 году, то, к сожалению, наверняка в том порыве восторга на площади пели и те непроизносимые слова, которые в её более сознательном возрасте просто вычеркнули из этой счастливой песни про то, что «холодок бежит за ворот». Но тогда ещё никто не знал, что эти слова придётся вычёркивать и эти усатые портреты по ночам снимать, и если шнурок на ботинке ещё было никак невозможно завязать своими руками, то точно, что год был разве что 1949-й, и не позже.
А теперь начинаются совсем другие времена, разворачиваются такие странные времена, в которых маленькие дети не понимают, какое это безмерное счастье – если «нам нет преград», – ну просто не вмещают в себя всего этого восторга, и им надо об этом рассказать, ну просто поделиться, чтоб и они узнали, что к чему и из чего был построен этот Айсберг, такой сверкающий на верхушке и такой непроходимый там, внутри, в незаметном подводном мире.
Айсберг, от которого мы уловили только его яркую, более чем привлекательную вершину – верхушку – и, не вспоминая сказку про вершки и про корешки, побоялись заглянуть поглубже… или не решились – хотя нам ведь «не страшны ни льды, ни облака», это-то нам не страшно. А вот то, что под поверхностью воды, туда – как? Не страшно?
И если эту строчку про то, что и само солнце должно светить «сильнее» для того, «чтобы руку поднял Сталин, посылая нам привет», удалось замять для ясности, то как с теми другими личностями, которые тоже, может быть, хотят поднять руку, чтобы послать «нам» привет из того, подводного, за семью замками семи поколений таящегося мира?
Хотят ли они нам оттуда послать привет? Кто-нибудь из них? Или погасло и само это их желание с этим невозвратимым временем в придачу – и вмёрзло в склизкие толщи подводного льда? Или, может быть,
