«Барынька», – я не в богадельне – кашку есть. Не хочу.
– Да как же «не хочу»? Кашка не богадельная, на молочке да на маслице. Скушайте хоть ложечку…
– Не богадельная…. Знаю я вас. Вчера из холодильника все унесли, ничего не осталось. Воруют и воруют. Куда Алия-апочкин сервиз делся? Кому отдала?
– Да чего уж вы на меня напраслину-то возводите? Аллах все видит, да разве я когда чужое брала? Да ни боже ж мой…
– А конфетки дашь?
– Что? Какие конфетки?
– Конфетки к чаю дашь? Знаю я тебя, все попрятала…. Или съела.
От негодования поджатые в ниточку губки прислуги подергиваются.
– Да нельзя же вам, врач говорит – сахара гуляют, нельзя конфетки.
– Ну и кашу не буду.
– Да разве ж что одну…
– Две.
– Ну хорошо, две, только Татьяне не говорите, а то скажет, плохо слежу за вами.
– Я ей это и сама скажу. Кто меня утром на балконе заморозил?
– Вам же дышать надо воздухом. Доктор сказал…
– Вот и дыши сама этим воздухом. Да ты хоть знаешь, что это за воздух? Им и дышать-то нельзя, ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь? А, отравить меня хочешь?
– Ой-бай, что вы такое говорите? Видит Бог, я никогда такого не замышляла, только добра Вам желаю…
– Ну, давай свою кашку.
Старуха со вздохом ковыляет на кухню, еле волоча на отекших ногах отяжелевшее тело. Прислуга поддерживает за локоток, ужом просачиваясь в узком коридоре между стеной и необъятными бабкиными телесами. Когда сноха, Татьяна, попросила как-то измерить свекровь, сказав, что нужно обновить гардероб, Надия, не без злорадства, объявила: «Что тут мерить – 150 на 150 и на 150, – и с удовольствием добавила: При росте 150». Сама Надия, видимо, от исходившей от нее желчи и недовольства всем и вся, была худой и желтой, тогда как Хозяйка – сдобненькой, румяной и белокожей. Казалось, колобок катится, подталкиваемый длинной клюшкой – такое впечатление оставляла эта пара.
Тяжело опустившись на стул, Старуха взяла в уже мало послушные руки ложку:
– Ну, где там твоя каша?
Надия засуетилась:
– Вот мы сейчас передничек повяжем…
– Убери этот ошейник, без него буду…
Прислуга смиренно и обреченно смотрит, как очередное платье покрывается рисовыми дорожками. Молчаливое страдание прерывается трелью звонка.
– Вот и Розочка пришла, – радостно скрипит Старуха, приветствуя одну из постоянно, на беду прислуги, толкущихся у нее многочисленных родственников.
– Надия, подай Розочке чаю. Как дела, Розочка?
– Марьям-апа, это я, Римма. Не узнали? Дочка Фатхии.
– А, Риммочка, а мама где же?
– Да поднимается. Лифт у вас что-то не работает, пешком-то
