18, мы даже решили жениться. Она позвонила в «Вечёрку», где я писал после университетских занятий очередной репортаж, что ждёт у института, я примчался – и мы решили завтра идти ей знакомиться с моей мамой. Мы решали и знали, что этого не случится.
Я больше никогда её не видел. Слышал, что она вышла замуж за того славного курчавого парня. Потом, через много-много лет, я тоже женился, но совсем на другой Оле, матери моих детей.
…Лена стояла передо мной посреди горкомовского коридора и словно смотрела кино про то, что я сейчас вам рассказывал. Был декабрь, предновогодье, в Фергане лежал снег.
– Вы завтра свободны под вечер? – спросила она. – Если да, приходите в драмтеатр – мы там готовим новогоднее действо.
Я, конечно, пришёл и потом написал репортаж «Дед Мороз надевает… брови». Лена была Снегурочкой. От каждой женщины у меня что-то да остаётся. От Лены репортаж, от Оли – вся моя долгая жизнь.
6. ЧУВСТВО ЮМОРА СУДЬБЫ
Мы с Андреем такие питохи, что на полбутылки остановились – Лена напрасно иронизировала, знает ведь нас. А вот чай – чай полился рекой, едва успевали заваривать новый, чай нам только давай!
Привезли Вовчика. Коля с Валей даже не проходили в квартиру: в прихожей сунули матери в руки две сумки – с одёжкой-обужкой на смену и сластями, чмокнули чадо, махнули из-за выступа коридора, не особо и вглядываясь: «Привет, дядя Саша!» – и были таковы. Оно и понятно: настало то долгожданное время, когда можно – и нужно! – безоглядно заняться друг другом. Его надо использовать максимально, несмотря на то, что с годами его станет лишь больше – ибо нужды в этом будет уж меньше.
Лена стала собираться во двор – гулять с Вовчиком. Она и сейчас походила на Олю – правда, с годами всё более отдалённо, но ведь и Оля уже не девчонка и тоже наверное мало похожа на ту прелесть, из 72-го. Сколько ей? Под 60? Бог мой – как раз 60! Я в день 30-летия моей старшей дочери в феврале поздравлял с 60-летием подружку детства Милу Сипко, а они с ней одногодки. Хм… А когда же у Оли ДР, подумал я по-современному. И понял, что вот не знаю. Никогда мы с Олей не говорили о днях рождений; она сказала при знакомстве, что ей 16 – от этого и шёл отсчёт.
Значит, ей 60. А Лене отмечали годом раньше. Но возраст Лены мне привычен – хоть мы и долго не виделись, с начала 80-х, лет 25, но опять уже многолетно в поле зрения друг у друга, и глаз попривык.
Интересно, а Оля-то помнит меня – если, конечно, жива. Думаю, помнит. Ведь то мгновение лета смяло безжалостно, селево обе наши с ней жизни – не на месяц, не на год, а навсегда, и мы живём – если живы оба, лишь с большей или меньшей степенью успеха расправляя то нерасправляемое гофрэ. Теперь я точно знаю, что именно тогда, спустя пятилетку с начала занятия журналистикой, окончательно мутировал в Homo scriptoris, когда всё, что способствует счастью сапиенсов, отскакивает, будто заряженное с тем же знаком. Счастье, конечно же, есть у меня – но оно совершенно другое, и сейчас мне не хочется углубляться в детали.
Мутация
