покрытые снегом, по которому можно плыть. И других людей, наверное, не осталось, а мы, последние, обречены совокупляться и продолжать свой род. Я молчал и с остервенением шел вперед. Когда я оглядывался, Светлана улыбалась. Кроличья шапка-ушанка, ватник, толстые спортивные штаны, одетые поверх валенок, все это ей шло. Она казалась совершенно неуставшей, подскочила ко мне, повалила снег.
Мы боролись, брызгались ледяной крошкой. Целовались, повалились в снег, закапывали друг друга в сугробы. Я чувствовал себя счастливым. Я увидел хохочущую девчонку, открытую, радующуюся моей усталости, угрюмости, миру в желтом свете, колючему насту, запахам талой воды, моим губам. Ощущал это пылающими щеками, мокрой одеждой, холодом за шиворотом, горячим дыханием прерывистым и глубоким, как снег.
Дальше дорога шла веселей, вернее бездорожье. Мы скатывались в овражки, врывались в кусты ломая тонкие ветви, казалось, без цели, без времени. От луны было очень светло.
Показалась пасека. Несколько строений, точно придавленных к земле снегом, ни следов, ни огней. Ульи сравнялись с сугробами. В потайном месте нашли ключ. Ворвались в помещение с маленькими окошками. Затеплилась керосиновая лампа. Стол, самодельные стулья, двухъярусные нары, крохотные окошки, железная печка. Ломом раздолбив обледеневшую поленницу, я занес дрова в дом, запахло сосновой сыростью. Расщеплял дрова топором прямо в доме. Печка радостно затрещала. Светлана накрывала на стол. Я чувствовал себя настоящим мужчиной. Представлял, что Света моя жена. И эта мысль уже не виделась такой уж дикой. Мы развесили мокрую одежду, расставили обувь возле печки. Сели за скромный стол. Хлеб, лук, сыр. Чай решили заварить прямо в зеленом железном чайнике. С этого напитка и решили начать трапезу. Обжигаясь, я сделал несколько глотков и выплеснул все на пол. Во рту был совершенно непривычный вкус. Всё, что угодно, но это – не чай!
А Света уже упала грудью на стол от хохота. В полутьме кубик индийского чая совершенно неотличим от брикета махорки. Чая в избушке вообще не было. Тогда мы оделись, и Светлана повела меня в ложок к роднику.
Незамерзающий ключ окружен совершенно космическими наплывами льда, ветви низких ив обледенели, кое-где срослись затвердевшей водой в прозрачные пластины, а в глубокой чаше источника стояла фляга, наполненная морсом из клюквы.
Ягоды плотные, как соски Светланы, кислое холодное питьё, жар и треск печи, полутьма. Запах сырого белья, меда, пота, махорки и женщины. Мы ложимся на тулупы, матрасы, разбросанные на полатях, и разговариваем. Рука находит мех межножия, но я не могу даже коснуться ее лона. Для меня это немыслимо, невозможно. И снова она снимает с меня штаны, выпускает наружу все мои помыслы и вталкивает меня в себя. Неужели так натопили, я мокрый, меня стягивает, сдерживает одежда. Я снова иду на штурм, не понимая, что эта крепость требует не натиска и бури, а ритма и чувства. Светлана смеется подо мной, ей весело. Ну, научи же меня, научи, как сделать тебя счастливой? Почему ты не хочешь мне помочь, почему бросила меня одного наедине с собой?
