моя жизнь и мое дело. Вы со своей мамашей скоро чокнетесь здесь от безделья. Почему бы тебе самой не поработать немного? Или маме твоей?
Снова пошел чистый асфальт, снова из-под колес вперед побежали быстрые белые змейки. Зимин прибавил ходу и промчался мимо джипа, который вынесло на обочину, в глубокий и рыхлый сугроб. Пожалуй, спешить некуда… Да и резина на колесах «девятки» только называется шипованной…
Ну и ночка! Карачун, значит? Безвременная смерть и таинственная злая сила?
Вскоре фонари кончились, шоссе сузилось до четырех полос, две из которых, по краям, больше напоминали сугробы, чем проезжую дорогу. В боковых окнах не было видно ничего, кроме уносившегося назад снега; сзади пристроился «рено» неопознанного цвета и светил фарами в зеркало заднего вида, слепя глаза, а спереди крутилась бесконечная снежная спираль, ввинчиваясь в мозг.
Поток встречных машин иссяк, и Зимин включил дальний свет, но видимость не улучшилась: свет отражался от летевшего в лобовое стекло снега и превращался в непроницаемую туманную стену впереди.
«Рено» не отставал и не обгонял, продолжая слепить глаза. Удобно устроился – ехать глядя на чьи-то габариты легче, чем разглядывать дорогу самому!
Теща с полгода назад уверовала в Господа, регулярно посещала церковь и блюла Рождественский пост, что должно было поспособствовать ее смирению. Поэтому говорила она теперь тихо и вкрадчиво, с пафосом и приторной лаской в голосе.
– Сашенька, ну разве можно Таню так волновать? Ведь это все слышит ваш ребеночек! Что он подумает? Захочет ли появляться на свет? – Она, конечно, не могла не заметить, как Зимин с женой добрых полчаса орали друг на друга, и немедленно вылезла на кухню, стоило ему прийти налить себе кофе.
– А у него есть выбор? – Зимин никогда не умел придержать язык за зубами, особенно в разговорах с тещей.
Теща со смирением сглотнула и всепрощающе покачала головой.
– Я тебя понимаю, Сашенька… Сейчас вообще тяжело жить, особенно молодым. Но знаешь, я тут подумала: все можно исправить. Ты за выходные успокоишься, злость пройдет – вот в понедельник и съезди на работу.
– Зачем? – не понял Зимин.
– Попроси прощения, скажи, что устал, поэтому напрасно вспылил… Ведь человек же твой директор – а люди любят, когда к ним по-хорошему, по-доброму… Купи ему бутылку коньяка, наконец. Ему будет приятно.
– Чего? Может, мне и раком перед ним встать?
Теща поморщилась, но ей хватило смирения проглотить и это.
В общем, когда разговор плавно перешел к смертным грехам – гордыне в основном, – Зимин плеснул кипятком мимо кружки, попал себе на пальцы и со злости посоветовал теще засунуть божье слово в задницу.
Поворот с трассы Зимин едва не пропустил: в метели дорога сделалась чужой, неузнаваемой. Чернота за окном вдруг показалась пустотой: не видно было, поле вокруг или лес. Фары выхватывали из пустоты десяток шагов, и на этом мир обрывался в пропасть. И если бы трасса в самом деле вдруг
