это не наш! Наш был бы с офицером, а офицер не позволил бы продолжать напряжение в наших рядах и дал бы о себе знать. Да, да… нет сомнения – это восставшие. Черт! Что он хочет? Неужели откроет огонь по верхней части туловища! Ох, успею ли положить юнкеров? О, мука какая! Стрелять в него нет смысла – не прошибешь! Снять юнкеров и увести от бессмысленного расстрела», – мелькнуло раздумье.
«Что ты? Обалдел? Бежать будешь? Стыдись! Но как он медленно ползет! Сволочь, издевается! Ладно, издевайся, а я покурю, но остановись и выйди кто только из машины – застрелю», – затягиваясь папироской, давал я себе обещание.
Броневик приблизился. Глазки были открыты, оттуда велось наблюдение.
«Ладно, смотри, не смотри, а с места не сойдем!» – с трудом удерживаясь от желания вести наблюдение за дулом пулемета, твердо говорил я себе, попыхивая папиросой.
Но вот броневик поравнялся с воротами телефонной станции и остановился. Через секунду из ворот выскочил прапорщик и, подойдя к машине, о чем-то переговорил в боковой глазок с находящимися внутри машины. Переговоры продолжались не долее минуты. Кончив говорить, прапорщик исчез, а машина, вздрогнув, снова тихо поползла вперед… к нам.
«Пройдет мимо нас, повернется – и тогда…» – начали было наслаиваться в голове комбинации возможных действий бронемашины, как ее новая остановка оборвала их. «Ну, начнется, – решил я. – В живот или в голову?» – вырос вопрос, и я взглянул на дуло пулемета. Оно было накрыто чехлом.
– Сволочи! – выругался я. – Насмехаетесь вы, что ли? – И я было шагнул к машине с желанием выяснить, что же, наконец, они собою представляют, как скрип передовых рычагов и начавшийся ход машины назад с заворотом зада корпуса в ворота станции остановил меня.
Вот открылись ворота, и машина медленно вошла под арку. «Почему они медлят? Хорошо медлят! – сейчас же ответил я себе. – Заняли уже станцию своим караулом. Прислали на помощь броневик и строят на улицах баррикады. Вот мы медлим. Мало того – идиотов-ротозеев из себя изображаем!» – негодовал я на пассивность действий военного комиссара и Зимнего, откуда все еще не присылали просимый пироксилин. «Скорее бы его получить, тогда машину подорву уближенным снарядом, приспособленным хотя бы к штыку винтовки, которую и подсуну под броневик», – размечтался я, как ко мне подошел портупей-юнкер Гаккель, бывший студент Института путей сообщения, и попросил разрешения высказать свои соображения.
– Пожалуйста, говорите, я слушаю вас, – дал я согласие.
– Разрешите доложить, что юнкера очень смущены нашей бездеятельностью. Сколько времени мы стоим здесь, и дождались того, что уже броневик прибыл. Некоторые опасаются, что здесь кроется провокация.
– Что за вздор! Вы же видите, что я связан повиновением военному комиссару. Он распоряжается здесь! – с негодованием, горячо запротестовал я против усмотрения в моих действиях чего-то нечистого.
– Ради Бога! Господин поручик, ваше поведение, наоборот, только и поддерживает настроение и повиновение вам, –
