когда он оборачивался и ждал меня, взгляд его не был ничем замутнен. Теплые карие глаза, как кора после дождя. Он щурился, когда смеялся, как щурятся на солнце. Держал твое бледное маленькое тельце на своей загорелой груди, и вы были так прекрасны вместе. Тогда у меня снова появлялись силы догнать вас, хотя внутри все больше давила мысль, что все напрасно. Ноги почти не ощущались, зато мысли прояснились. Вдоль озера Уршён я тащилась все медленнее, а в Эстребёле я долго сидела, прислонясь к стволу дерева. Я говорила совершенно искренне, когда выдавила из себя:
– Ничего не выйдет, Армуд, – сказала я. – Тут нет дома для нас, ты можешь оставить меня здесь и идти дальше, ты везде найдешь работу.
– Унни, Унни, – ответил он. – Куда пойдешь ты, туда и я. Всю дорогу от Кристиании я прошел пешком, пока нашел тебя, уж всяко я могу пройти столько же с тобой, чтобы сохранить тебя и малыша. Пойдем, Унни, потанцуем здесь, в траве – сейчас лето и суббота.
Армуд поднял тебя, Руар, высоко над головой, словно вы с ним были одно. Он смеялся и пел. От его радости я снова поднялась, и мы пошли дальше, пока у меня не закружилась голова, так что мне пришлось склониться к земле. Мимо проходила крестьянка с тремя детьми, она не могла не остановиться.
– Мы, на чьей стороне счастье и удача, – сказала она старшей дочери, – мы должны строить стол подлинее, а не забор повыше.
Слова вылетели из ее уст с незнакомой интонацией. Мне захотелось ее обнять.
– Можете переночевать в нашем сарае для сена, – сказала она. – В обмен на то, что мужик твой поможет моему вывезти навоз.
Армуд тут же согласился. Крестьянка угостила нас кашей с молоком в своей кухне, и я, упершись руками в край стола, чувствовала, как рожь и молоко укладывались у меня в животе – меня стало клонить в сон. В комнатке за кухней виднелась кровать, такая уютная. Крестьянка поймала мой взгляд.
– Ты смотришь на вышивку на подзоре? Она сделана Бритой Рудольфи из Дельсбу, – пояснила она. – Подумать только, овдоветь такой молодой, да с четырьмя малышами! Но она справляется, Брита. И ой-ой, какая красавица!
Я не обратила внимание на вышитые цветы, но они были прекрасны, как снежинки в норвежских горах. Как бы мне хотелось научиться так вышивать!
Голоса крестьянки и Армуда звучали, как отдаленный плеск волн, когда он рассказывал о воспоминаниях детства и своих странствиях до самой Дании. Описывал затяжной шторм в 1875 году, когда его дядя был моряком на баркасе Идале со стройными мачтами. Помогая себе руками, он описывал порывы ветра и обломки, выброшенные морем на берег, повествовал, как дяде удалось выбраться на остров, но он чуть не замерз там насмерть, пока его обнаружили и спасли почти сутки спустя. Я услышала, как крестьянка охнула.
– У нас тоже был свой Идале – пароход, – сказала она. – Совсем неподалеку отсюда сел он на мель, в Варпене, до того берега можно добраться пешком, если иметь хорошие
