подхватил Добробой, широко улыбаясь. – Я еще и драться лез. Мне Млад Мстиславич шалаш отстраивал четыре раза – я его по листику расшвыривал. Ширяй – тот помалкивал больше, сбега́л потихоньку, два раза в лесу заблудился. А я все крушил, что под руку подворачивалось!
– Вот уж точно, – улыбнулся Млад, – Добробой перед пересотворением был сущим бесом. Так что не переживай, Миша. И не сдерживайся, не надо. Пройдет это, а несколько дней мы потерпим.
– Я поговорить с тобой хочу. Ты не подумай, я не потому, что не верю. Я чтоб разобраться…
– Конечно, – Млад поднялся. – Сначала погреемся, а потом прогуляться пойдем.
– Ладно, Мстиславич, – Пифагорыч встал следом за ним, – пойду я, не буду мешать. Заглядывай ко мне.
Млад почувствовал неловкость: вроде как неуважительно отнесся к старику. Но Пифагорыч его успокоил и добавил:
– Проводи меня до крыльца.
Они вышли на мороз – у двери Млад накинул полушубок на плечи и теперь переминался с ноги на ногу.
– Что ректор-то тебе сказал, а? Ты пришел – на тебе лица не было. – Пифагорыч прикрыл дверь.
– Сказал – завтра вече будет. Чтобы я грамоту там подписал и перед людьми повинился.
– Да ты что? – лицо старика потемнело. – Это что ж? Волхву указывать, что ему людям говорить?
– Говорят, бояре угрожают, без серебра университет оставить хотят…
– До чего докатились, а? – Пифагорыч задохнулся от возмущения. – Да как язык-то у них повернулся?
– Да вот, повернулся… – Млад сжал губы.
– Не вздумай их слушать! Не вздумай!
– Я и не слушаю… – Млад опустил голову.
– Не ждал я… Не ждал такого на старости лет, – у Пифагорыча дрогнул подбородок. – Куда идем, а? Был бы жив князь Борис, разве позволили бы они себе такое, а? Окрутят они княжича, окрутят, задурят голову… Вот что. Я сейчас к ректору пойду. Я ему все скажу. Я…
– Пифагорыч, не надо. Не ходи, без толку это, – Млад взял старика под локоть.
– Знаю, знаю, что без толку! – выкрикнул старик. – Знаю! Но что-то же надо делать? Так и будем смотреть, как Русь на части разрывают? А?
– Пифагорыч, да не переживай так… – Млад пожалел, что рассказал ему о разговоре с ректором.
– Как не переживать? Как не переживать, если вообще Правды не осталось? Куплена вся Правда! Серебром оплачена! Нет уж, не отговаривай меня! Я в одиннадцать лет в университет пришел, всю жизнь здесь живу, старше меня здесь никого нет! Да ректор прыщавым студентом был, когда я таких, как он, учил уму-разуму! Или старость у нас тоже уважать перестали?
– Не надо… – попытался вставить Млад.
– Надо! Надо! Знаю, что не добьюсь ничего, так устыжу хотя бы.
– Я думаю, им и самим несладко пришлось…
– Им несладко? Шубы собольи надели, терема себе не хуже боярских поставили – где уж о Правде-то думать? Боятся без службы остаться! Ой, боятся! И не держи меня! – Пифагорыч выдернул локоть из руки Млада. – Иди в дом! Выскочил! Иди
