сделав глоток принесенного Милой чая. Мы помолчали пару минут, «переваривая» услышанное, а потом, словно по невидимому сигналу, затараторили все и сразу. Анька настаивала на отдельном курсе психотерапии для дирижера, Марина советовала проклясть семью обидчика до седьмого колена, Алик и вовсе посылал плагиатора ко всем… куда подальше. Мне же непременно требовалось знать, восторжествовала ли справедливость – пусть и спустя годы!
Гений вышел на свое привычное место перед рядами и помахал руками, призывая нас успокоиться. Не без труда восстановилась тишина.
– Рудольф Карлович, от души благодарю вас, я понимаю, как непросто вспоминать о чем-то подобном. Ваш рассказ – лучшее подтверждение того, что срока давности для таких переживаний нет. Вы говорите, что смирились. Но само ваше присутствие здесь, в психологическом клубе, опровергает эти слова.
Дирижер помедлил, запустив пальцы в седые пряди и будто решая, стоит ли снова бередить былые раны. Потом энергично тряхнул головой.
– Ваша правда, Женя, ваша правда! Кого я обманываю? Я до сих пор редко слушаю радио и почти не смотрю телевизор – как-то случайно попал на передачу о «великом композиторе, который скрашивал унылую советскую действительность светлыми мелодиями». А недавно ко мне пришел внук… он учится в музыкальном колледже. Хотел, чтобы я проверил написанную им речь. Его попросили выступить на каком-то концерте студентов с небольшим рассказом обо мне. Обычная история: дед – известный дирижер, внук тоже решил связать жизнь с музыкой. И знаете, что написал мой умник? Что-то вроде «дедушке посчастливилось учиться у одного из лучших композиторов тех лет, который щедро и бескорыстно делился…». И все в таком духе. Меня чуть удар не хватил. Возможно ли большее унижение?
Никто из нас не решался нарушить повисшее гнетущее молчание. А он сильный человек, этот седой старик, вдруг подумалось мне. Не ушел из музыки, а добился успеха, пусть и на другом поприще. Подумать только, каждый божий день он варился во всей этой творческой «кухне» – и не мог не вспоминать о давнем обмане! Каждый божий день. Сущая пытка.
Словно подслушав мои мысли, Рудольф Карлович резко закивал, пытаясь убедить самого себя:
– Надо забыть. Да, забыть. Сколько можно – бессонница, неотступные мысли, от которых мне плохо, физически плохо! И ничего не поделаешь. Тот мерзавец умер. Похоронили с почестями, теперь память чтут по каждому удобному случаю… А мое унижение живо. И я – как в тюрьме. Меня даже лишили свободы ненавидеть. Свободы презирать. Свободы сказать о подлеце, что он – подлец. Ведь, как известно, «о мертвых либо хорошо, либо ничего».
– …кроме правды, – неожиданно продолжил Гений. Какие-то два слова – но он произнес их с убийственной вескостью, заставив меня похолодеть. – Не все знают, но именно так на самом деле звучит это изречение: «О мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды». Некоторым
