быстро считал в уме и, в зависимости от результата, настроение его менялось. Впрочем, смены настроения проходили незаметно для окружающих, потому как были незначительны даже для самого Германа. Что-то похожее случается если, скажем, в магазине вдруг не оказалось йогурта с каким-то определенным, вашим любимым вкусом, и немного, самую малость расстроившись, вы берете какой есть. Или не берете никакой. Мелочь.
Мелочь – какое отношение смерти незнакомых Герману людей, имеют к нему? Что они доказывают?
А вот что.
Они формируют статистику. Каждый человек, умерший в возрасте до тридцати лет, увеличивает процентную вероятность того, что и он, Герман, может оказаться среди них. Каждый доживший до глубоких морщин – прибавляет шансы попасть в их ряды. Любой, годы жизни которого Герман мог узнать, обрабатывался им с точки зрения количества прожитых лет.
Потом случились годы тюрьмы, и в ней его рассуждения приняли новую форму. Они брали истоки все там же, в осознании неизбежного момента, когда микрокосм Германа угаснет навсегда, но ширились, ища выход из вечной, непроходимой апатии.
И нашли.
В жизнь небесную он не верил. Обреченность земной ясно сознавалась каждый день, практически без передышек для утомленного разума. И тогда, наконец, защитный механизм, оберегающий психику каждого из нас, сработал и в Германе. Пришло спасение. Банальное на первый взгляд. Но великое, если только суметь проникнуться им по-настоящему. Но не многие могут. Чтобы прочувствовать, принять это спасение, необходимо сперва прочувствовать и принять то факт, что вы задержитесь в мире ненадолго, даже если на роду вам написано отпраздновать свой столетний юбилей.
Глава 13
Нагоя. Префектура Айти. Япония.
– Расскажи еще раз, как выглядела актриса, когда ты впервые ее увидел в подсобной комнате, – спросил Таката.
Канеко взглянул на него, потом на следователя Сэки, и попросил сигарету. Сладко затянулся.
– Вы садист, господин Таката? Зачем вам слушать эту историю второй раз? – спросил он.
– Отвечай на вопрос.
– Как угодно. Лицо ее было изуродовано. Губы расхлестаны до бесформенной кляксы. Оба глаза заплыли, она с трудом могла нас видеть. Волосы были растрепанны, и местами на голове проглядывала бордовая от крови плешь: Исикава выдирал из нее целыми прядями…
– Угу, – кивнул Таката, – все верно. Лицо ее было обезображено. Расскажи о руке.
– Руке?
– Да, о том, как вы пихали руку Эрики Савады в вареный рис.
– Исикава умел придумать что-то такое эдакое. Помню, он мне рассказывал, как ему в голову пришла эта идея. Как-то он обед делал, перемешивал рис в кастрюле и пара зерен попала ему на ладонь. Всего пара. Но даже этого было достаточно, чтобы испытать
