будем?
Через год восьмилетие все-таки отпраздновали. Только дед Коля, бывший военный, был не весел. Горестно вздыхал, часто выходил из-за стола на балкон. Покурить. Все переживал, что опять война с Чечней началась.
Через месяц дед Коля утонул. Это случилось на рыбалке, в сентябре тысяча девятьсот девяносто девятого.
Димка тогда заболел и месяц не вставал с постели. Очень сильно переживал. Деда он любил больше всех на свете. После мамы, конечно. Тот мог сделать все, почти как волшебник. И еще был очень добрым.
Потом начались взрывы домов. Родители ходили на дежурство по ночам. В подъездах начали устанавливать железные двери. Боялись террористов. Еще бы, они были везде. Не только в Москве, вот и совсем рядом. Неподалеку, в Волгодонске целый дом взорвали.
Митя уже многое понимал. Что есть люди, которые могут убить его. И маму с папой. Они бандиты. От них нужно защищаться. И, если нужно, тоже убивать. Так учил дед Коля. «На войне, – говорил он, – как на войне».
И эта война не прекращалась еще много лет. Захват заложников на «Дубровке». Взрывы вагонов метро, пригородных электричек. Катастрофы лайнеров ТУ-134, разодранных в клочья бомбами террористов. Расстрелянная школа в Беслане на первое сентября. И еще, и еще, без конца и края…
Считай, вся Димкина юность прошла под знаком беды и катастроф. Такое вот «мирное» время выдалось. Поколение «игрек». Это вам не «дети войны». Никто никому ничего не должен. Выживайте сами, как знаете.
К счастью, детская память избирательна и предпочитает неприятности быстро забывать. А вот к хорошему может отнести любое событие. Причем иногда, по непонятной для взрослых логике. И таких счастливых дней в памяти у Мити сохранилось тоже немало.
Он рос открытым ребенком. Смотрел на мир ясными глазами, наивно полагая его добрым и справедливым. Жили они в доме, который топили углем. Было мальчишке тогда лет пять. Самая середина девяностых. Выдавать зарплату деньгами не получалось. Не было их ни у кого. Начальство расплачивалось с людьми, чем придется, обычно товарами, своей же продукцией. На чулочной фабрике – чулками, на мебельной, понятное дело, табуретками. Ну и далее, по списку.
Отец работал на шахте. И, разумеется, их семья получала уголь. Делалось все по негласному соглашению. Новым хозяевам шахт не нужны были забастовки. А начальство пониже, из бывших шахтеров, закрывало глаза. И в этом негласном договоре заключалось спасение целого города от зимних холодов.
В утренних сумерках, к терриконам и обратно, тянулись по тропинкам встречные вереницы. С ведрами, с санками. Туда ехали пустыми, налегке. Обратно еле волочили. Снег скрипел от лютого мороза. Черные от антрацита сугробы превращали картину совсем уж в нереальную. Дорога жизни через пятьдесят лет после войны…
А Димка был счастлив. Тащил маленькое ведерко, наполненное драгоценным углем. Спотыкался, иногда падал, наступив на наледь. Однако на чумазой сопливой мордашке светилась гордость.
