вся спина будет исполосована швами. Некоторые люди даже умирали, не в силах вынести боль. Позор своего рода – тяжкое преступление, и кара должна быть соответствующей. Но Добронрав отчаянно не понимал: что такого позорного может быть в том, что незамужняя девушка по доброй воле поцеловала парня, который ей понравился? А ещё ему было невдомёк, почему отец может решать, кого ей целовать, а кого нет. Разве это вообще его дело?
– Добронрав! – теряя остатки терпения, взвыл Велюра.
Если не ударить сейчас, то это будет уже неповиновение. После клятвы, которую он только что дал отцу, – преступление ещё более тяжкое, чем поцелуй Любимы.
Добронрав сделал шаг вперёд. В ушах бухало сердце, заглушая все прочие звуки. Рука вдруг налилась тяжестью. Кое-как подняв её, боярич протянул сестру плетью по спине. Колыхнулась рубаха, от неё брызнули капли. Любима выгнулась и зарычала. Потом снова сгорбилась и закрыла лицо руками.
Добронраву отвесили подзатыльник.
– Что это за хрень, мать твою? – проорал отец прямо ему в ухо. – Нормально бей. Мужик ты или дерьмо, в конце концов?!
Судорожно хватая ртом воздух, Добронрав взмахнул плетью снова. Удар. Тонкую ткань рубахи разорвало. Края тотчас прилипли к мокрой спине и пропитались кровью.
– Вот так! – довольно сказал Велюра. – Вот так. Давай, сын.
Это был третий удар, но отец посчитал его за второй, поскольку первый его ничуть не удовлетворил. Потом четвёртый, пятый.
Добронрава мутило. Несколько раз у него к горлу подкатывал горько-кислый ком, который мальчишка всякий раз проглатывал обратно. У парня разболелась голова. Руку, в которой он держал плётку, стянуло судорогой, поэтому пришлось переложить оружие.
Десятый, одиннадцатый удар.
Любима стоит на коленях по локоть в холодной грязи. Она дрожит от холода, боли, от напряжения, из последних сил держится, чтобы не упасть лицом в грязь. Рубаха на ней разорвана в нескольких местах, свисает окровавленными ошмётками с боков. Голая спина пузырится горячей кровью, от неё валит пар. Неровные рваные края ран разваливаются, как земля после пашни.
Добронрав продолжал бить. Крест-накрест, как в учебном бою. С каждым разом всё быстрее и быстрее. В голове ощущение, будто кто-то вставил соломинку и дует туда, дует. Воздуха уже столько, что она вот-вот лопнет, а он всё дует и дует. Перед глазами всё плывёт. В ушах звон. Добронрав всё ещё слышал, как кричит Любима, но её голос доносился до него как будто издалека.
Добронрав бил и бил, с каждым ударом всё сильнее входя в раж. Внезапно мальчишка почувствовал напряжение в штанах, как его отвердевший член упёрся в грубую ткань портков. Бояричу сделалось так стыдно, обидно, и в то же время его охватила такая ярость, что мальчишка заорал. Но не посмел остановиться.
Добронрав ревел диким зверем и в безумном исступлении колотил свою родную сестру, которая всегда была ему ближе всех, в какое-то время мальчишка даже считал её своим другом. Теперь он был её палачом.
Он бил и
