тебя, Паша, – сказала ему Настя на прощание, что бы ни случилось, буду ждать». И крепко, при всех, никого не стесняясь, поцеловала его.
Ивану Антипову было сорок семь лет, его возраст еще не призывался, но, когда фронт стал приближаться к Ленинграду, он собрал вещмешок и отправился на станцию. Жена и дочь проводили его на поезд, и Настя, будто чувствуя, что видит отца в последний раз, крепко прижалась мокрым от слез лицом к его щеке. Смахивая концом платка слезы, Марья долго сдерживалась, но, когда подошел поезд и Иван, поддернув плечом котомку, каким-то приглушенно-сдавленным голосом сказал: «Ну, дорогие мои», – она не выдержала, бросилась к нему, обняла, прижалась к груди, затряслась от рыданий.
– Ну, Маша, – он коснулся щекой платка на ее голове.
– Ничего, Маша, все будет хорошо. Вот увидишь. Разобьем эту сволочь и вернусь. Обязательно вернусь. Если что, писать буду в город сестре, вы туда уезжайте. Ну, прощайте, берегите себя, родные мой.
Голос его осекся, он насупился, оторвал от себя жену, вскочил на подножку отходящего вагона. Обернулся и все смотрел и смотрел на две удалявшиеся, неподвижные фигуры на платформе.
Фронт приближался быстро. Уже слышны были далекие разрывы, канонада, а по ночам у горизонта со стороны Тосно и Любани подымались огненные сполохи. Приехал представитель из района, сообщил о наступлении немцев и потребовал, чтобы в ближайшие два дня жители покинули деревню.
Все начали собираться. Копали в земле большие квадратные ямы, укрывали в них имущество, брали самое необходимое и уходили пешком во Мгу – поезда ходили редко. Весь скот угнали раньше. Деревня опустела.
В тягостном молчании, окидывая прощальными взорами родные места, шли люди мимо неубранных полей, нескошенных трав. Не хотелось верить, что эти дорогие сердцу места, с которыми были связаны все их радости и весь их труд, ставшие частью их души, они долго не увидят, что скоро их будет топтать тяжелый сапог врага. Кончались последние дни августа. Солнце стояло еще высоко, еще пылила дорога, шумела внизу река, светились золотом леса, но от этой привычной жизни природы щемило сердце, сжимало грудь.
Марья с Настей укрыли свою яму соломой, засыпали землей, хорошо утрамбовали и закрыли сверху пластами дерна.
На дороге из соседнего села показались четверо всадников. Проскакав полдеревни, они остановились против палисада Антиповых, тяжело слезли с коней и, привязав их к изгороди, вошли в открытую настежь калитку.
– Здравствуйте, хозяева, нельзя ли у вас передохнуть немного? – спросил один из них, молодой, невысокий солдат с усталым лицом; его левая рука выше локтя была перевязана бинтом прямо по пыльной, прилипшей к спине гимнастерке.
Войдя в избу, солдаты поставили в угол винтовки, устало опустились на лавку. Марья собрала, что было, на стол; с сочувствием глядя на их угрюмые, серые лица, спросила:
– От них бежите?
Старший метнул в нее быстрый взгляд, на скулах заиграли желваки.
– Задание
