череда бедствий и испытаний. В эссе и долгих речах люди будут рассуждать о том, что можно было сделать, а чего – нельзя.
Хоакин повесил трубку и сухо объявил:
– Я пошел.
– Нет, – только и смогла произнести Паула, словно пытаясь задержать его и не дать новой реальности ворваться в их жизнь. Она повторила это слово, когда Хоакин выскочил из постели, будто надеялась, что два «нет» защитят эффективнее, чем одно. Она повторила его в третий раз, про себя, когда Хоакин кинулся на кухню, и прошептала его, тихо-тихо, когда он вернулся с уличной обувью в руках.
Муж был погружен в свой собственный внутренний монолог. С его губ нет-нет да и срывалось какое-нибудь «¡Bastardos!»[8] или «¡Hijos de puta!»[9]. Одевшись наполовину, он метнулся в коридор.
– Где мой блейзер?
– Блейзер? Лето же, Хоакин!
– Мне надо спрятать пистолет.
Паула глубоко вздохнула, прежде чем ответить:
– Кажется, ты его повесил на стул у двери.
Она слышала, как он беспокойно мечется по коридору, как замедляет шаг и наконец останавливается. Найдя то, что ищет, он всегда успокаивался. В отличие от нее.
– Подойди сюда! – позвала она.
Хоакин тут же возник на пороге спальни. Пауле невольно вспомнился день, когда она впервые обратила на него внимание – тогда он вот так же стоял в дверях университетской аудитории, прислонившись к косяку, за несколько минут до того, как закончилась лекция. Возможно, он ждал совсем другую девушку – этого он ей не рассказывал. Девятнадцатилетний, словно бы уставший от взрослой жизни, поджарая фигура скрыта под бежевым плащом, доходящим до самых лодыжек, длинные пальцы то и дело выцепляют из кармана сигареты, а с губ не сходит улыбка человека, который всегда получает то, чего хочет. С тех пор борода у него поредела, а килограммы прибавились, придав внушительности самому молодому инспектору полиции в Буэнос-Айресе. При виде Паулы в ночной рубашке Хоакин не моргнул и глазом.
Повисло молчание.
Он направился к ящику, где хранил свой вальтер.
– Подожди. – Паула схватила его за руку.
В свое время Пауле пришлось привыкать к тому, что в доме хранится служебное оружие. Она выросла в богатой семье, поднявшейся на металлургии, и хотя питала к закону смутное уважение, однако глубоко презирала тех, кто ему служит. Ей далеко не сразу удалось примириться с мыслью о том, что главенство закона кто-то должен воплощать в жизнь и что один из этих «кто-то» – ее муж.
Но свыкнуться с присутствием дома смертоносной железки оказалось проще, чем она думала. Она видела, как Хоакин с серьезным видом убирает пистолет в кобуру, собираясь на работу, ощущала его тяжесть на бедре мужа во время прощальных поцелуев, облегченно выдыхала каждый вечер, когда он снова запирал оружие в ящик.
– Хоакин, давай еще разок все обдумаем, – попросила она.
Тяжелее было принять то, что этот пистолет
Ублюдки! (
Сукины дети! (
