живая? Очнется? Позвать папу, пусть вызовет лекаря?
Увидев, что Лукреция пришла в себя, София щелкнула пальцами и всех оттеснила.
– Уйдите! – велела она. – Все вон, сейчас же!
Братья и няньки неохотно поплелись к двери, а София принесла диванную подушку и подложила Лукреции под голову – нежно, очень нежно.
– Вечно одно и то же, – тихо ворчала София. – Попробуй пойми, что ты в следующий раз выкинешь.
Няня поднесла стакан воды к губам девочки, с трудом наклонившись на ковре, где сидела в ворохе юбок, как голубица в гнездышке. Ослабила шнуровку на платье Лукреции и осторожно убрала волосы с глаз подопечной.
– Ну, – начала София, – рассказывай. Что случилось?
Лукреция покачала головой и отвернулась, хотя знала, что София все равно вытянет из нее правду.
И конечно, когда Лукреция подняла глаза, София глядела на нее, прищурившись.
– Живот болит? – не сдавалась нянька. – Или голова? Я видела, ты ничего не съела. В чем дело?
Хотя Лукреция зажмурилась, предательские слезы все равно закапали с ресниц. С чего начать эту необъятную, громоздкую историю: с письма, со смерти Марии или с мужчины на вершине башни?
– Давай. – Няня с непривычной мягкостью взяла Лукрецию за руку. – Расскажи все старушке Софии.
– Они… – запиналась Лукреция, переплетая пальцы с шершавыми пальцами няни. – То есть отец… или Вителли… не знаю даже… Они хотят…
– Чего? – София внимательно на нее посмотрела.
Лукреция глотнула воздуха. Серое чудовище опять приближалось, но оно побоится ее схватить при Софии.
– Они хотят… сын герцога, за которого Марию хотели выдать… Они, в общем… Отец и Вителли думают, отец герцога захочет…
София наклонилась поближе и вслушивалась в каждый звук, словно пыталась не упустить тончайшую золотую нить, которую вот-вот подхватит ветром.
Обе с минуту молчали. София пристально и хмуро посмотрела на Лукрецию.
– …тебя? – наконец спросила она.
Лукреция кивнула, обрадованная сообразительностью Софии: ей даже не пришлось ничего объяснять!
– Хотят выдать тебя за сына герцога? Ты своими ушами слышала?
Призадумавшись, София шевелила губами, будто пробовала эту мысль на вкус. Ее лицо покраснело от гнева. Она перешла на родной диалект, в ее тираде прозвучали и Мадонна, и дьявол, и какие-то непонятные слова.
– Тебе двенадцать, – убеждала она скорее саму себя. – А наследнику Феррары двадцать четыре.
Она снова умолкла, затем постучала пальцем по костяшкам Лукреции.
– Даже спрашивать не стану, откуда ты это выведала.
София выпустила ее руку и, запыхаясь, встала. Затем доковыляла до окна, держась за поясницу, и выглянула на пьяццу. Подошла к камину и поворошила кочергой в огне; поленья затрещали от такого
