потом все-таки дали Георгия, – возразил Чагдар. – За то, что броневик подбили!
– Испортили всю войну этими машинами, – угрюмо сказал Баатр. – Раньше человек на человека шел, силой мерился и удалью. А с машиной разве удалью померишься?
– Смогли же казаки броневик задержать и бронепоезд с рельсов пустить, – напомнил Чагдар.
– Да, против казачьей смекалки железяка бессильна, – согласился Баатр. – Кроме ероплана. Что там Очир про ероплан пишет?
Чагдар кивнул и, даже не пытаясь делать вид, что читает, пересказал по памяти:
– «Налетит со светом, кружит и бонбами шандарахает. Моему коню смерть от ероплана пришла. Жалко мне его, добрый был конь, да и столько денег за него заплачено. Езжу теперь на трофейном. Но туп оказался Немчик, без хлыста да шпор ничего не соображает».
– Да, немцы – что кони, что люди – соображают туго, – согласился Баатр. – Вот Курт, арендатор наш. Говорю ему: продавайте все скорее, да и бегите отсюда, потому что указ вышел, что выселять вас в Сибирь будут, в газете про то пропечатано. А он надулся, как жаба по весне, и отвечает: «Меня это не касается. Моя семья сто лет в русском подданстве. Я деньги на войну жертвовал. Мой сын на фронте сражается!» Он думает, я хочу обманом землю обратно получить. Он-то газет русских не признает и грамоту знает только немецкую. Хлыста дожидается!
– Еще читать? – спросил Чагдар, когда Баатр закончил рассказывать про глупого Курта.
– Прочитай, сынок, последнее письмо, – тихо попросила Альма.
Баатр недовольно крякнул, но возражать не стал.
Здравствуйте, уважаемые дядя, тетя, братья и родственники. Пишу вам из госпиталя. Все-таки достала меня германская пуля. Прикрывали мы отход обоза. Германчуки нас увидали, закричали: «Косаки!» и врассыпную. Один только офицер на сером мерине среди поля остался. Я наметом к нему, кулаком сунул ему в нос, он падать стал. Я его за шею, на свою лошадь перетащил и ходу. Но тут стрелять в меня стали со всех сторон. Попали мне в ногу, кость раздробили. Я от боли пруссака только сильнее сжал. До наших добрался в беспамятстве, но немца не отпустил, насилу его от меня оторвали. Доктора мне кость собрали, но сказали, что буду теперь хромать. А немец важной шишкой оказался, и в кармане у него бумагу нашли секретную. Так что представили меня ко второму Георгию, шашку пожаловали именную и чин старшего урядника.
– Его теперь домой отправят или назад на войну пошлют? – отважилась спросить Альма.
– Хромота казаку не помеха! – воскликнул Баатр.
– А вот и помеха! – тихо засмеялась Альма, глядя в кухонное окно. – Помеха! – уже громче воскликнула она.
Баатр опешил: уж не тронулась ли жена головой от переживаний за первенца? Чагдар прилип к окошку.
– Отец! – закричал он вдруг. – Отец! Там Очир! На чужом коне!
Убрав предательски запрыгавшие руки за спину, Баатр крикнул в ответ:
– Это вас шулмусы морочат! – и забормотал молитву.
