себя сделать вдох. – Это сводило с ума, и если бы я не ушел тогда… – Я бы утратил последние остатки себя. Я покачал головой, – думаю, у многих ветеранов та же история. Ничего особенного тут нет.
Мы дошли до машины, но, когда я открыл перед Бриджит дверь, она опустила пальцы мне на предплечье.
Я замер – ее прикосновение прожигало сквозь одежду сильнее любого холода или пламени.
– Мне жаль, – сказала она. – Что так вышло и что заставила тебя об этом вспомнить.
– Я оправился от этого много лет назад. Если бы мне не хотелось обсуждать это, то я и не стал бы. Ничего страшного. – Я отодвинул руку, шире открывая дверцу машины, но по-прежнему чувствовал след ее прикосновения. – Я не жалею о времени, проведенном в армии. Сослуживцы стали мне как братья, и у меня никогда не было ничего более похожего на семью – не променял бы этого ни на что на свете. Но служба на передовой? Да, с этим дерьмом я покончил.
Раньше я никогда никому об этом не говорил. Впрочем, делиться было особо и не с кем, за исключением моего старого терапевта, а с ней нам хватало работы помимо подробного обсуждения причин моего ухода из армии.
– Но потом ты решил стать телохранителем, – заметила Бриджит. – Не самое безопасное занятие.
– У меня есть необходимые навыки. – Многие бывшие «морские котики» уходят в частную охрану, и, возможно, Кристиан был ублюдком, но он был ублюдком, который умел убеждать. Он уговорил меня поставить подпись меньше чем через день после моего возвращения на американскую землю. – Впрочем, пожалуй, самой большой опасности я подвергаюсь с того момента, как начал работать с тобой.
Она озадаченно нахмурилась, и я почти улыбнулся.
Почти.
– Риск вскрыть себе вены вырос десятикратно.
Озадаченность Бриджит пропала, уступив место восторгу и раздражению.
– Рада, что вы обнаружили свое чувство юмора, мистер Ларсен. Это настоящее рождественское чудо.
У меня вырвался смешок – звук столь незнакомый, что я едва его узнал, и в душе что-то дрогнуло, пробудилось от напоминания, что существуют и другие вещи помимо тьмы, преследовавшей меня так долго.
В глазах Бриджит вспыхнуло удивление, она осторожно улыбнулась в ответ, и что-то внутри меня приободрилось.
Я прогнал это чувство прочь.
Посмеяться допустимо. Все остальное – нет.
– Пойдем. – Я стер с лица улыбку. – Мы опаздываем.
Если бы я могла описать мои отношения с Рисом одной песней, то это было бы «Горячо и холодно»[3] Кэти Перри. В одну минуту мы ссорились и обменивались колкостями. В другую – общались и шутили.
Ладно, общались – слишком сильное слово для произошедшего на парковке. «Вели себя как нормальные люди» звучало бы правильнее. И Рис не смеялся, а, скорее, сдавленно хихикнул, но, возможно, в его мире это считалось смехом. Я не могла даже представить, чтобы он громко хохотал, запрокинув голову.
Но
Речь идет о песне Hot N Cold.
