если станут противиться моей воли, выполни, как следует долг свой. Я отвечал Филиппу в том же тоне: Государь! Ручаюсь головою за успех посольства, будучи твёрдо уверен, что ни один поклонник красавицы Баронессы не вздумает померяться силами со мною. Но если найдётся хоть один рыцарь среди мишурной толпы твоих поклонников, Изабэлла, зови его именем неба. Пусть летит к тебе на помощь; вот вызов к битве. С этими словами он бросил на пол железную перчатку; звуком её падения огласились своды залы, и Барон Куртенайский задрожал на своём стуле.
– Вот ответ мой! Вскричала Изабэлла, бросая свою перчатку, и в это же мгновение Паладур уже держал перчатку Монтфорта, и поклонившись почтительно Изабэлле, объявил, что принимает вызов, если только она удостоит признать его своим защитником.
Живейшее волнение одушевило лицо Изабэллы, когда увидела, кто вызвала защищать её права.
– Храбрый рыцарь, – сказала она, признаю тебя моим защитником; да украсит Бог и Св. Дева ту руку, которая вооружилась на за права угнетённой женщины; да покровительствует тебя дар от железа противника.
В то же время она сняла из себя шарф и повесила на рыцаря. Тысяча голосов раздались по зале, требуя чести защищать Изабэллу.
– Ступайте все! Вскрикнул Граф де Монтфорт, махая руками, которые подобились веткам огромного дуба, колеблемых бурей. Помилуй Бог, я считаю игрушкою сбросить на землю всех этих толковых и бархатных рыцарей; зато они узнают от меня старинные правила турнира. Я буду играть с ними, словно с мячиками; и то не дурно: мне нужно же иметь какое-нибудь упражнение. И так, если завтра двор не покроется лентами и шарфами, то смело можно сказать, что уже нет более истинных мужей во Франции.
– Милости, одной милости у вас прошу, Граф Монтфортский! Вскричала Изабэлла умоляющим голосом, который от внутреннего волнения сделался ещё более трогательным.
– Прошу о том, чтобы поединок был не смертельным, а согласный с правилами турнира. Сохрани Боже, если драгоценная кровь, обречённая на защиту Церкви, прольётся за женщину.
– Если я наперёд отгадал твою просьбу, то едва ли бы на неё согласился. Ей! Закричал Монтфорт с досадою своему пажу, толкая ногою перчатку Изабэллы, подними это и повесь на дворе замка. Кому не пришла ещё охота проститься с жизнью, не смей дотронуться копьём до неё!
– На Бога возлагаю надежду! Произнесла Изабэлла трепещущим голосом, подняв к нему свои взоры.
– А тебя, молокосос, сказал Монтфорт Паладуру, я порядком за хвастовство, и так далеко прогоню от тебя беса тщеславия, что при взгляде на женский шарф ты побледнеешь, как при виде войска, готового к битве.
– Если я буду глух к голосу красоты, или к звукам трубы военной, отвечал Паладур, то пусть смертная бледность покроет лицо моё. Но довольно быть человеком и рыцарем, чтобы стать призыв красоты и славы; да, говорю я, рыцарем, воином испытанным в поле, и человеком,
