на лестнице генеральши фон Шпильце, однако он весьма любезно улыбнулся и еще любезнее пожал протянутую ему руку.
– Ну что? Как дела, батюшка мой? Верно, швах, коли в Россию перебрались! О, родина святая! Какое сердце не дрожит, тебя благословляя! Признайтесь-ка, ваше, верно, тоже немножко встряхивалось, когда через заставу переезжали? Впрочем – pardon![119] – с этой стороны я ваших качеств не знаю! – бесцеремонно говорил Карозичу его знакомец, не выпуская руки его из своих радушных ладоней.
– Ну, что Баден-Баден, рулетка? Что cercle des lapins, cercle des poignards[120]? – продолжал он, остановясь на площадке.
– Да что, в самом деле плохо, – вздохнул Карозич. – Принужден был уехать.
– То есть как же это? мит гросс шкандаль?
– Ну, нет, это уж последнее дело; но… надо было сохранить честь своего имени – благоразумие того требовало, – сквозь зубы процедил Карозич.
– Это правильно. Однако что же мы стоим-то тут? Отправимтесь лучше позавтракать к Дюссо да потолкуем, – предложил незнакомец, взяв Карозича под руку и сводя его с лестницы. – Я вас сегодня не выпущу, зане мы друг другу зело полезны быть надлежим. Эй! швейцар, – крикнул он мимоходом отставному усачу в ливрее, – скажи генеральше, что я к ней после заеду, а теперь кликни мою коляску.
Знакомец Карозича – высокий блондин, с великолепной русой бородой и усами, немного косоватый, в золотых очках, казался мужчиною лет сорока восьми, впрочем, необыкновенно крепким, бравым и бодрым. Одет он был столь же джентльменски-модно, как и Карозич, только во всей фигуре его как-то сразу давала себя чувствовать старовоенная, кавалерийская складка. Это был также один из числа наших знакомых – Сергей Антонович Ковров.
– Ну что, вы все еще по-старому продолжаете держаться теории экономистов-собственников и принципа одиночности? – полушутливо расспрашивал Ковров, трудясь над холодной пуляркой за завтраком, который был подан нашим знакомым в одном из отдельных кабинетов ресторана Дюссо.
– Я нахожу это практичнее, – прожевал Карозич, в глубине души крайне досадовавший на свою встречу.
– Вы ошибаетесь. Совсем отживший принцип! Девятнадцатый век, батюшка мой, – век социализма, и я нахожу гораздо практичнее теории ассоциаций.
– То есть в отношении зеленого поля?
– О зеленом поле нечего и говорить: тут уж без крепкой и, заметьте, хорошо организованной ассоциации и шагу ступить нельзя. Но нет, я нахожу, что и во всех остальных отраслях индустрии она необходима в наше время.
– А языки? а малодушие? – с улыбкой заметил Карозич.
– Стало быть, вы полагаете, что по пословице «Один в деле – один и в извороте» гораздо лучше выходит? Не спорю; тут, конечно, есть своя доля справедливости; но ведь для этого у нас голова, а в голове мозги; надо рассудить да зорко разглядеть сначала, кого принимаешь в долю, каков он, значит, гусь из себя выходит. Люди, батенька мой, в этом случае берутся не зря, а с разбором. Он у меня, каналья, сперва
Виноват!
Кружок кроликов, кружок кинжалов
