в складчину, но основную сумму нам дали монахи Почаевского монастыря. Дом находился в Калининской области, теперь Тверской, на станции Редкино. Это был очень интересный дом: старый, большой, рубленый деревенский дом, на котором висела мраморная мемориальная доска с надписью, рассказывающей о том, что в этом доме жил художник, если мне не изменяет память, академик Творожников. Это обстоятельство придавало нашему дому какой-то определенный шарм. Мы мечтали повесить на коньке трехцветный российский флаг и объявить маленькую свободную территорию в 15 соток, где мы живем сами по себе. Вот наш дом, вот наш забор, вот наш сарай, огород, малина, и здесь мы собираемся на наш Семинар. И с тех пор мы собирались только в этом доме.
В тот период вот это и была наша Церковь – наша община. Все мы были православными, все ходили в храмы, все причащались, но поскольку реально-то приходской жизни в Церкви не было, то вот это и была такая наша молодежная форма приходской жизни. Хотя среди членов Семинара были и зрелые люди. Например, моей маме было уже за сорок…
Саша мечтал поднять уровень нашего семинара, скажем, пытался пригласить С. Аверинцева, И. Шафаревича в Редкино читать нам лекции, но они уклонились от приглашений. Позже, уже в начале 80‑х в Москве и Питере появились группы, где образовательная работа была поставлена более основательно, была более законспирированна, с нормально разработанными учебными программами. И издание самиздатской богословской литературы в 80‑е было налажено почти профессионально. А в первой половине 70‑х это все еще только назревало. Огородников был одним из первых. Именно он придумал сам термин «семинары», и мы себя в шутку называли «семинаристы», хотя, повторяю, образовательный момент был далеко не главным. Для меня самое главное было – форма православной общинной жизни. А в церковь мы ходили пешком в соседнюю деревню…
И власти вас, похоже, не трогали?
Постепенно стали трогать. Так или иначе возникали какие-то неприятности то у одного, то у другого. Больше всех, конечно, у Саши, поскольку он был организатором. Задним числом, четверть века спустя, нужно смотреть на ситуацию более трезво. Конечно, власти нам дали попрыгать какое-то время. То была «хельсинкская» пора, и власти вынуждены были дать стране маленький люфт…
Вторым по значимости человеком в Семинаре был ленинградский филолог Владимир Пореш. Он родом из Смоленска и учился у моей мамы. Затем переехал в Питер и работал в «бане», т. е. в Библиотеке Академии наук. С Огородниковым они познакомились при следующих обстоятельствах. Стоял Пореш на Невском проспекте: борода, длинные волосы и джинсы. Навстречу идет человек – тоже борода, тоже длинные волосы, тоже джинсы. Подходит и спрашивает Пореша: «Вы антисоветчик?» – «Да». – «Можно у вас переночевать?». Это был Огородников. Они с Порешем стали большими друзьями. Это Сашина черта – он умеет находить
