оно бы кричало «Вот я стою! Взгляните на меня! Неужели вы не видите?! Неужели я вам не мила?! Неужели я, многолетнее древо, достойна только одного бегло брошенного взора?! Лицезрите меня, созерцайте меня, восхищайтесь же моими ужасающими ветвями, крепким станом плотного ствола, всем блеском моего пирамидального образа!». Они прошли мимо ивы, даже не взглянув на неё, увлеченные разговором, направляясь к двухметровой статуе древнегреческого шлема.
Внушительных размеров шлем мог подойти для Голиафа или других потомков великанов-рефаимов, или же Полифему, хоть ему он и был бы в ненадобность, сомнительно, чтобы овцы нападали на своих пастухов, а глаза этот шлем на закрывал. Он отливал бронзой, только налобная кайма имела серебряный оттенок. Размером трёх метров, полый, шелом мог служить убежищем от стрел для бегущих за огромные стены тевкров, настолько он был крепок. Строение самого же шлема было ненадежным, он даже не защищал нос, Т-образный вырез шел от подбородка до бровей, где проходила серебристая кайма, закругляясь на щеках и формируя как-бы половинки листьев с заостренными концами на краях глаз. На вершине убора красовался гребень цвета гранита, ныне металлический, в старину же из конского волоса, крашенного в красный или золотой цвет.
– Ставлю на то, что шлем карфагенский, – сказала Хлои, приподняв голову к нему и вильнув волосами.
– Я уверен, что он римский, – заключил Ричи, опустив подбородок, смотря ей прямо в глаза. Они стояли близко, упорно смотря друг другу в глаза, не сводя взгляд и не переводя дух, дыхание ровное, немного учащенное, но размеренное, их лица находились в каких-то десятках сантиметров одно напротив другого.
– Карфагенский, – она приблизилась к его лицу ещё ближе.
– Римский, – он сделал то же самое. Он мог чувствовать горячее дуновение её вдохов и выдохов на своем лице.
– Карфа… – их губы соприкоснулись. Он поцеловал её, и обжигающие губы своим прикосновением создали вычурный фейерверк, перемешивая разноцветные лучики эмоций, окатывая и накрывая всё его естество, будоража волосы и пуская мурашки по всему телу, словно под его кожей пустили шаровую молнию, которая постепенно прошла от кончиков пальцев ног до линии подбородка и до макушки головы, создавая дрожащие игривые пупырышки. Он чувствовал, как все его внутренности клокотали, бились о внутренние стенки его тела, перемешиваясь и возвращаясь в естественные пазы, а сердце стучало молотом, било так, словно его целью является не перекачивание крови через кровеносную систему, а пробить грудную клетку, атакуя жесткими ударами, с каждой секундой сокращая промежутки между толчками, тук, тук-тук, тук-тук, – так стучит начисто потерявший чувство стыда и скромности взыскатель, барабаня в хлипкую дверь бедняков, прячущихся по углам холопской квартирки и молящихся о том, как бы не попасть в кабалу к этому пугающему человеку, – с таким озверением и жестокостью сердце его совершало выпады к груди. Она оплетала его шею своими руками когда их губы разъединились, а
