– той, которая поет?
В мгновение неожиданной паники Мунтадир выпростал руку и провел ею по пространству матраса. Он вздохнул с облегчением, когда убедился, что там пусто. Владелица сережки, вероятно, ушла. И слава богу. Ему вовсе не хотелось, чтобы ее увидела его тринадцатилетняя сестра, любительница посплетничать.
Он перекатился на другую сторону, прищурился в темноте. Слуги Мунтадира знали, что до пробуждения эмира, пока он не проснется после одного из своих «вечеров», занавеси на его окнах должны быть закрыты, а потому он видел Зейнаб смутными пятнами: ее серо-золотистые глаза на маленьком темном лице, ее озорную улыбку… затейливую сережку-джумку в ее пальцах.
– Дай-ка это мне. – Мунтадир выхватил сережку из руки Зейнаб, что вызвало ее новый смешок. – Ну, чтобы хоть какая-то польза от тебя была, – принеси мне воды.
Продолжая посмеиваться, Зейнаб спрыгнула с кровати, взяла графин голубого стекла, перелила часть его содержимого в белую нефритовую чашку, скорчила гримаску.
– Почему у нее такой забавный запах?
– Это лекарство для моей головы.
Она вернулась к кровати, протянула ему чашку.
– Ты не должен пить вино, ахи[2]. Это запрещено.
– Много чего запрещено, пташка.
Мунтадир осушил чашку. Он был плохим примером для сестры, но вчерашняя попойка, по крайней мере технически, шла на пользу его королевству.
Зейнаб закатила глаза:
– Ты знаешь, что я ненавижу, когда ты меня так называешь. Я уже больше не ребенок.
– Да, но ты по-прежнему порхаешь повсюду, слышишь и видишь то, что не имеет к тебе никакого отношения. – Мунтадир погладил ее по затылку. – Высокая пташка, – поддразнил он ее. – Если вы с Али и дальше так будете расти, то оставите меня далеко позади.
Она снова рухнула на его кровать.
– Я пыталась его увидеть, – посетовала она мрачным голосом. – Ваджед привел кадетов из королевской гвардии на тренировку. Я пошла на арену, но абба заставил меня уйти. Он сказал, что это «неподобающе», – последние слова она добавила после паузы, обреченно махнув рукой.
Мунтадир заговорил сочувственным голосом:
– Ты взрослеешь, Зейнаб. Ты не должна находиться среди всех этих мужчин.
Зейнаб сердито посмотрела на него:
– От тебя несет вином. У тебя в постели сережка какой-то дамы. Почему это ты делаешь, что твоей душе угодно, а я больше и носа не могу высунуть из гарема? Если бы мы вернулись в Ам-Гезиру, я бы могла гулять, где хочу. Наша родня так все время делает!
– Но мы не в Ам-Гезире, – сказал Мунтадир. Он во многом был согласен с Зейнаб, но сейчас не хотел обсуждать с ней архаичные традиции Дэвабада. – Здесь все устроено иначе. Люди начнут говорить.
– Ну и пусть говорят! – Зейнаб сжала пальцы в кулаки и принялась молотить по стеганому одеялу под ней. – Это несправедливо! Мне скучно. Мне даже больше не дозволяется сходить в базарный парк в Квартале Аяанле. Этот парк был моим любимым местом. Амма каждую пятницу водила
Братец (
