отвечал, что все это правда, и объявил Долгорукому, чтоб о тайных делах говорил только с двумя министрами – Выбеем и Сегестетом, потому что другим он не верит. «Здешние дела в самом дурном положении, – писал Долгорукий, – король мало знает военное дело, а из правителей, приставленных к этому делу, всякий хлопочет только о собственных интересах; кроме того, они ненавидят друг друга, каждый старается как бы испортить сделанное другим, и оттого все дела непорядочно идут». В другой раз Долгорукий жаловался королю на правителей; король отвечал: «Я сам вижу, что они негодны, да некем переменить». Флот, снаряжавшийся с крайнею медленностию, однако, был готов в июле и стоял у Борнгольма. Долгорукому уже объявили, что немедленно пошлется адмиралу указ о поиске над шведскими эскадрами, как вдруг Долгорукий узнает, что флот вернулся к Копенгагену. Долгорукий в тот же день поехал в загородный дворец к королю, чтоб «говорить сколько мог» против такого дела; король отвечал, что он сам ничего не знал, пока флот не приблизился к Копенгагену: тут только адмиралы написали к нему в свое оправдание, что комиссары замедлили присылкою провианта и нельзя было оставаться и поморить людей голодом; король покончил словами: «С такими людьми, какие у меня в службе, невозможно ничего сделать».
Понапрасну Долгорукий ездил на флот уговаривать адмиралов к действию против шведского флота, чтоб дать возможность русским кораблям выйти из Финского залива: адмиралы ни за что не соглашались на это. Флот отправился с транспортными судами к Данцигу для перевозки русских вспомогательных войск, но тут несчастие: с 1 на 5 сентября страшная буря разбила флот, и Долгорукому объявили, что при такой беде нечего и думать о перевозке русских войск этой осенью. Конференции после этого были крикливые, по выражению Долгорукого: русский посланник попрекал датских министров беспорядком, какой господствует у них в военных делах; министры отвечали, что если бы царь прежде помог королю деньгами, то все дело шло бы порядочнее; Долгорукий возражал: «Если б царское величество дал королю денег прежде, то и те так же бесплодно были бы издержаны, как два миллиона королевских денег, пошедших на вооружение флота, от которых прибыли ни на шелег нет».
В Копенгагене Англия вместе с Голландиею шла открыто против русских интересов; но в Москве после преславной виктории хотели поступать осторожнее. В начале 1710 года приехал в Москву уже прежде бывший здесь чрезвычайный и полномочный посол Витворт и на аудиенции 5 февраля подал государю грамоту королевы Анны. Королева изъявляла глубокое сожаление об оскорблении, нанесенном Матвееву в Лондоне, писала, что отсутствие закона о подобных случаях не позволяет ей наказать достойным образом виновных, но что для будущего времени уже издан парламентский акт, определяющий наказание за подобное нарушение народного права. Витворт объявил, что виновных в оскорблении Матвеева парламент провозгласил бесчестными и что королева исключила их из амнистии, дарованной даже
