вполне достойным занять роль того мифического существа, каким в ее воображении являлся жених Нади. Ведь Надя необыкновенная девушка – красивая, умная, следовательно, и жених Нади должен быть необыкновенным существом. Во-первых, Привалов – миллионер (Верочка была очень практическая особа и хорошо знала цену этому магическому слову); во-вторых, о нем столько говорили, и вдруг он является из скрывавшей его неизвестности… Его высокий рост, голос, даже большая русая борода с красноватым оттенком, – все было хорошо в глазах Верочки. Между тем Привалов совсем не был красив. Лицо у него было неправильное, с выдающимися скулами, с небольшими карими глазами и широким ртом. Правда, глаза эти смотрели таким добрым взглядом, но ведь этого еще мало, чтобы быть красивым.
– Вот изволь с ней поговорить! – горячилась Марья Степановна, указывая вбежавшей Верочке на сестру. – Не хочет переменить даже платье…
– Ну что, какой он: красавец? брюнет? блондин? Главное – глаза, какие у него глаза? – сыпала вопросами Хиония Алексеевна, точно прорвался мешок с сухим горохом.
– Высокий… носит длинную бороду… с Лукой разговаривал.
– Ах, Верочка, глаза… какие у него глаза?
– Кажется, черные… нет, серые… черные…
– Что он с Лукой говорил? – спросила Марья Степановна.
Верочка начала выгружать весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла одно и то же несколько раз. Надежда Васильевна с безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену и не знала, что ей делать и куда деваться.
Неожиданное появление Привалова подняло переполох в бахаревском доме сверху донизу. Марья Степановна в своей спальне при помощи горничной Даши и Хионии Алексеевны переменяла уже третий сарафан; Верочка тут же толклась в одной юбке, не зная, какому из своих платьев отдать предпочтение, пока не остановилась на розовом барежевом. Как всегда в этих случаях бывает, крючки ломались, пуговицы отрывались, завязки лопались; кажется, чего проще иголки с ниткой, а между тем за ней нужно было бежать к Досифее, которая производила в кухне настоящее столпотворение и ничего не хотела знать, кроме своих кастрюль и горшков. Старый Лука – и тот, схватив мел и суконку, усердно полировал бронзовую ручку двери.
– Устрой, милостивый господи, все на пользу… – вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. – Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так не придумать!.. А из себя-то какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-от вон какое дерево был: как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
– Уж вы, Хиония Алексеевна, пожалуйста, не оставляйте нас, – не зная зачем, просила Марья Степановна.
– Помилуйте, Марья Степановна: я нарочно ехала предупредить вас, – не без чувства собственного достоинства отвечала Хиония Алексеевна, напрасно стараясь своими костлявыми руками затянуть корсет Верочки. – Ах, Верочка… Ведь это ужасно: у женщины прежде всего талия… Мужчины некоторые сначала на талию посмотрят, а потом на лицо.
– Что
