присовокупляя к ним по необходимости свои спонтанные комментарии. А почему бы и нет? К чему отбрасывать то, что внушено течением самой жизни и вовремя пришло в голову. Хороша ложка к обеду. И коль скоро некий срез частной истории вызывает мыслепад свободных ассоциаций, не бойся «растекаться мыслию по древу», выскажись до конца, бросайся в глубокое озеро размышлений, испытай захватывающий дух полёт, услышь свист ветра в ушах, ощути дрожащее струной тело в свободном полёте, окунись в тайный омут подсознательных импульсов и только потом плыви дальше. К чему оглядываться на установленные когда-то и кем-то правила игры и направлять поток мыслей и чувств по заранее заготовленному руслу. К чёрту эстетические условности! Всё к месту, всё сгодится, если хочешь докопаться до тайных причин свершившегося. И тут не повредит безоглядно воспользоваться игрой воображения. Жизненный опыт подсказывает: сколько бы человек ни окунался в необозримую бездну фантазий, он не способен измыслить ничего невозможного. Любая выдумка когда-нибудь всегда оказывается на пороге гипотетической реальности. Главное, не заблудиться в лабиринтах воображаемого, ибо порой действительно свершившееся некогда событие теряется в нашей памяти, как случайный фантасмагорический морок, а какой-нибудь неправдоподобный ночной кошмар терзает душу, как мучительное воспоминание…
Так уговаривал себя Вадим Бросов, разумеется, не из чувства обольщения собственной гениальностью (он знал пределы своих возможностей и понимал, что далеко не оригинален в своём подходе), а питаясь надеждой на существование хотя бы десятка умалишённых читателей, жаждущих своей «забубённой головкой» не только отвязных развлечений, но и желающих подключиться к его «думам окаянным».
В молодости Бросов считал себя гнилым интеллигентом и потому пил коньяк и ругался матом. Не то чтобы всегда пил, но когда был повод и выбор, предпочитал именно коньяк. И не то чтобы ругался где попало и почём зря, а любил иногда в тесной компании употребить хлёсткое ненормативное (ненормативное, увы, по устаревшим понятиям) выражение, так сказать, позволял себе злоупотребить обсценной лексикой ради красного словца. Он не был асом в этой области, и старался больше для поддержания собственного реноме в приятельской компании, и уж, разумеется, особенно не усердствовал в использовании подобных выражений в своих рассказах и повестях. Он даже на матерные анекдоты отзывался с какой-то вялой стыдливостью (что, кстати, и давало ему повод уличать себя в интеллигентности), не в пример некоторым своим собутыльникам, тоже литераторам разных жанров и талантов, купавшимся в стихии мата, как порося в собственном дерьме. Не всякое лыко в стрóку, как говорится. Не всякий бытовой раздрай, выраженный нецензурной бранью и только ею, может быть перенесён на страницы книги – так думал в своё время Вадим Бросов, скрупулёзно отбирая
