противников. Одним словом, советская империя всё ещё была сильна и «дружна», а значит, не вызывала, как казалось всем, особой обеспокоенности в государстве.
Глава IV
Первые дни ноября в Красноярске-26 выдались достаточно прохладными. Выпавший снег запорошил всё вокруг. Он лежал повсюду белыми хлопьями, накрыв, как пуховым одеялом, разноцветную палитру осенней листвы, утомлённую холодными ветрами и осенней слякотью. К полудню сквозь серые, мчащиеся в неизвестность облака показывалось солнце, оживляя всё вокруг. Воробьи-задиры, как хозяева, встречали прохладные дни неугомонным чириканьем и дружной потасовкой, находя для себя в этом занятии что-то особенное и полезное – не то развлечение, не то особый способ доказать своё превосходство. Иногда были заметны в перелётах и таёжные птицы – клёсты и снегири (их можно было узнать по щебетанию и яркой окраске), но их не интересовал ни город, ни люди, а только те места, где можно поживиться.
Колючий ветерок, налетевший с северо-запада, словно чему-то радуясь, игриво наполнял всё вокруг не только фитонцидами от хвойных деревьев – сосен, елей, пихты, кедра, лиственницы, что росли в городе повсюду, – но и спокойствием, и умиротворением, уносящим сознание любого человека в мир душевного покоя, гармонии и благодати.
Садясь на утреннюю электричку, что отправлялась на горно-химический комбинат, Егор испытывал невероятный подъём сил, словно он находился под воздействием какого-то невидимого гипноза, благодаря которому, как ему казалось, он уносился в мир изменённого сознания, где ничто не могло его беспокоить и волновать. В какой-то момент, возможно, именно от этого чувства у него даже закружилась голова. Но не так, чтобы очень сильно, вызывая, например, дезориентацию или ложное ощущение подвижности предметов относительно него самого, как это бывает в таком случае или при ряде самых разнообразных заболеваний, нет. Просто, сидя в электричке, ему не хотелось оказывать никакого действия, никакого сопротивления, даже думать, словно он был наполнен каким-то особым умиротворением, уносящим его в мир душевного покоя, гармонии и благодати. Правда, в какие-то минуты, он всё же возвращался к реальной жизни и думал о времени, о том, что оно не просто шло, а летело как птица, принося с собой не только радости, но и огорчения.
Принять факт того, что он со своей семьёй вот уже два года и четыре месяца как жил не в украинском городе Припяти, где они были счастливы по-своему, а в Красноярском крае, в таёжном сибирском городе, обнесённом по всему периметру в несколько рядов стальной колючей проволокой, он никак не мог. Если бы ему раньше кто-то сказал про такое увещевание, то он принял бы это за шутку, а человека – за сумасшедшего, не иначе, стараясь в дальнейшем держаться от него как можно подальше. Но, видимо, жизнь такова, что нельзя избежать неизбежного, если, конечно согласиться с этой философской истиной, а не согласиться с ней, получается, нельзя. «Как бы там ни было, – рассуждал
