шагу, потому что она его авторитета не признавала. Это теперь я понимаю, как мама его любила, как больно ей было переносить все унижения и обиды. А в детстве я мать очень боялась, а папу жалела. Он-то никогда нас не бил, не кричал на нас и не обижал. Если напивался, то сразу ложился спать. В своей детской душе я хотела мира и любви в семье. И чтобы сплотить родителей, заболела тяжелой болезнью. Но и это не помогало. Ненависть родителей друг к другу заслоняла их любовь к нам, детям. Мама работала и днем, и ночью, все, что было в доме, приобретала она. Папа помогал ей иногда по хозяйству, но это было редко, чаще он пропадал на работе или спал пьяный, скрываясь от попреков и скандалов матери. Папа был очень молчалив, и ни мне, ни сестре комплиментов не говорил, только подарки дарил на Новый год регулярно. Мама считала, что детей хвалить нельзя, можно только ругать, иначе испортишь, и они вырастут эгоистами. Поэтому красивыми и привлекательными мы себя не считали, скорее уродинами и полудурками.
Родители никогда нас не хвалили, мы всегда были готовы получить порцию ругани или телесного наказания, даже если и оснований на то не было. Я даже никогда не жаловалась маме, если меня кто-то обижал. Мне было стыдно за нее, когда она ругала других детей и их родителей, унижала их. Мне ведь потом с ними играть и дружить. При этом я с детства была звездой: лучше всех выступала на детских праздниках, читала стихи и танцевала. Теперь-то я знаю, что она безмерно мною гордилась и защищала, как могла, от неприятностей, и переживала за меня, и любила, как умела. Вернее, не умела, потому что ее не научили и саму в детстве не любили.
Какие выводы делает девочка в такой семье? Во-первых, женщиной быть плохо и тяжело. Во-вторых, что я некрасивая, неудачный ребенок. Что все мои успехи – случайность. Что маме за меня стыдно. Что я без нее пропаду. Так сформировалась сначала маска зависимого и зародилась травма униженного, которая расцвела во мне после рождения моей первой дочери. Мне так хотелось быть мальчиком, я ненавидела себя, считала уродиной и не хотела, ни за что не хотела, быть женщиной! Дружила я больше с мальчишками и была среди них «своим парнем».
Вот такой набор от своих родителей я получила в качестве багажа для создания собственной семьи. Какая семья у меня могла получиться? Только такая же! Я тоже стала авторитарной женой и матерью, генерал в семье, все должно быть по-моему и быстро! Моя старшая дочь в три года говорила мне: «Мамочка! Мне идти спать? И чтоб ты меня больше не слышала?» «И чтоб я тебя больше не слышала!» – отвечала я ей. При этом я ее любила, шила и вязала ей красивые вещи, заплетала косы, плакала, когда она болела. А у нее развился хронический отит с частыми обострениями и периодами полной глухоты. Она не хотела слышать жестоких слов от матери, которую любила. Но я не показывала ей своей любви. Я не умела этого делать. Меня не научили обнимать и целовать ребенка, потому что не обнимали и не целовали меня. Ну разве что в самом раннем детстве, в младенчестве. Но я этого просто не помню.
И вот однажды, когда я гуляла за ручку с моей младшей дочерью, на меня снизошла великая материнская
