от нас чем-то существенным и глубоким. Его называли Саша-странник. Серые глаза, серые волосы, серая жёсткая борода. Не снимая крепко поношенного пальто, одетого на подрясник, он трижды опустился на колени перед маленькой иконой Спасителя, которая была вставлена в стеклянную дверцу буфета, встал, повернулся к нам, сказал: «Псковская братия велела кланяться вам». И опять, встав на колени, поклонился уже нам, точно выполняя наказ монахов.
Я ничего не знал ни о Псково-Печерской Лавре, ни о её насельниках и был поражён необычным для меня поведением «серого» гостя. У него были сухие скрюченные пальцы. Такие руки бывают у каменщиков. Он достал из кармана пальто две маленькие пачки грузинского чаю и положил их на стол. За чаем разговор шел о лавре, об отце Иоанне Крестьянкине, о видениях и предсказаниях. Гость так и не снял пальто. Он часто крестился и рассказывал о том, как живёт теперь легко и свободно, порвав и выбросив партбилет и советский паспорт. «Не хочу ничего от антихристовой власти, – говорил он, – ни работы, ни жилья, ни пенсии!» Он жил где придётся, бродил по храмам и монастырям, выполняя какие-то работы за хлеб. Саша-странник ушёл, оставив меня в раздумьях и некотором замешательстве.
В десять вечера мы начали собираться на службу. Намечено было ехать на Серафимовское кладбище. Пешком перешли Неву по мосту Лейтенанта Шмидта, прошли мимо Дома Академиков, сплошь увешанного мемориальными досками и прозванного за это Индийской гробницей, и по 6‑й линии добрались до метро. От Петроградской до Серафимовского храма мы ехали на автобусе. Несмотря на поздний час, он был заполнен пассажирами. По строгим и немного таинственным лицам я понял, что все едут туда же, куда и мы. В автобусе было тихо.
Серафимовский кладбищенский храм был построен в начале XX века вскоре после прославления преподобного Серафима Саровского. Народу было видимо-невидимо. Храм был переполнен, в ограде тоже во множестве стояли верующие. Между ними бродили подвыпившие парни с недоумённо-торжественными лицами. Милиция лениво их отгоняла: «Ну, куда лезешь, куда? Ты ведь молодой, неверующий». Но всё равно пропускали, не строжились.
Я протиснулся в храм и стал пробираться поближе к солее, где происходила непонятная мне суета. Кто-то пронёс стопку аккуратно сложенного красного облачения, кто-то вынимал хоругви из колец, привинченных к стене. Народ колыхался в храме. Было жарко от свечей, и лишь волны холодного воздуха иногда врывались в храм из притвора. Начался крестный ход. «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небеси…».
У меня постоянно гасла свеча, казалось, что священник и хор ушли далеко вперёд, хотелось догнать их, но не получалось. Внезапно я оказался прямо у западного входа и вместе с духовенством пробкой влетел в храм. Всё закружилось с невероятной скоростью. Батюшка бегал по солее. Разворачиваясь, он раскручивал кадило солнцем на 360 градусов,
