Пойнтц отгоняет от этой занавески любителей подсмотреть, как переодеваются те из нас, что постарше.
Я протягиваю Магдален свое платье. Та вертит его в руках, потом спрашивает с гримасой:
– И как его надевают? – Платье она держит кончиками пальцев, от себя подальше.
– Вот это, – отвечаю я, показывая на высокий воротник, скроенный специально по моей мерке, – сюда, наверх.
– А, так вот что это – карман для горба? – с презрительной усмешкой бросает Магдален.
Я не разревусь. Нет. Ни за что не буду реветь. Что, если бы здесь была сестра Джейн? «Будь стойкой, Мышка, – сказала бы она. – Никому не позволяй догадаться, что ты чувствуешь».
– Не понимаю, зачем на свадьбе королевы эта уродина! – говорит Магдален кузине Маргарет. Вполголоса – но я все слышу.
Я боюсь разреветься – от моих слез станет только хуже; поэтому думаю о Джейн. Однажды она сказала мне: «Раз Бог сотворил тебя такой – наверное, у Него была на то причина. Он знает, что делает. В Его глазах ты совершенна, и в моих тоже». Но я-то знаю, что вовсе не совершенна! У меня горб на плечах и такая кривая спина, словно я долго висела на крюке, подвешенная за загривок. И ростом я с пятилетнюю девочку, хотя лет мне уже почти вдвое больше.
«Кроме того, – добавляет Джейн в моем воображении, – важно не то, что снаружи, а то, что здесь». – Сестра указывает себе на лоб.
– У Мэри Грей больше права присутствовать на свадьбе, чем у тебя, – замечает Джейн Дормер, любимица королевы. – В ней течет королевская кровь.
– Да, но в каком безобразном сосуде! – бормочет Магдален и со вздохом начинает затягивать на мне шнуровку.
Эта свадьба оплачена жизнью моей сестры; так решила королева. С тех пор, как убили Джейн, прошло сто шестьдесят четыре дня – каждый день я отмечаю в молитвеннике; но боль не уходит и, наверное, не уйдет никогда. Сама себе я напоминаю дерево в нашем брэдгейтском парке, в которое ударила молния – пустое и черное, выжженное изнутри.
Ненавидеть королеву – грех, измена. Только я не могу задавить эту клокочущую во мне ненависть. Что сказала бы Джейн? «Никому не позволяй догадаться, что ты чувствуешь».
– Ну вот, – говорит Магдален и отворачивается. – Готово.
Шнуровку она затянула так туго, что я напоминаю себе голубя, готового к жарке, фаршированного и зашитого ниткой.
– А Елизавета будет на свадьбе? – спрашивает кузина Маргарет.
– Нет, конечно, – отвечает Магдален. – Она сидит взаперти в Вудстоке.
– Бедняжка! – говорит Джейн Дормер, и наступает тяжелое молчание. Может быть, все вспоминают мою сестру Джейн и думают о том, что случается с девушками, стоящими слишком близко к трону. Раньше портрет Елизаветы висел в длинной галерее в Уайтхолле; теперь его сняли, и на этом месте темное пятно.
Мне не дает покоя мысль, что еще одна девушка, стоящая слишком близко к трону, – моя сестра Кэтрин.
– Мне рассказывали, – шепчет
