эта чокнутая, ухватив меня за руку и потащила к сцене, крича на ходу распорядителю: “Барбосик, императрицу кочегарь. Дамы петь изволят»
И мы почти протолкнулись к сцене, но нас опередили абсолютно пьяное, затянутое в дорогущую рубашку тело, влезшее вперёд. У меня перехватили горло. Чертов Буйнов, бухой, как слон, мотался на микрофонной стойке, словно она могла его удержать от падения. Рубашка на широкой груди расстегнулась, являя моему взору то, что я всеми силами пыталась выкинуть из своего замутненного разума. А нет, не расстегнута, сейчас я заметила, что мелкие пуговки болтались на планке, вырванные с «мясом», и почему-то на меня это подействовало возбуждающе. Все таки, наверное, это плохая идея брать в помощники чокнутого маньяка, зовущего меня лохушкой.
– Ничоси,– икнула Янка, когда я вырвала у нее уз ручонки ополовиненную бутылку и присосалась к горлышку, словно теленок к коровьей титьке.– Ух. Какой. Я б его изнасиловала.
– Заткнись,– оскалилась я, – не сводя глаз с сексуального гада, к которому, словно пиявка приклеилась противная девка, с явно низкой социальной ответственностью. У него еще койка в избушке после меня не остыла, а он вон чего. Гаденыш. От ярости на глаза опустилась алая пелена. Вместо того чтобы позвонить мне, этот придурок снял какую – то шалашовку, и теперь пытается петь, выводя своим бархатным басом, что – то из Битлов, судя по мелодии.
– Да заткните кто-нибудь этого козлину. Нельзя ж так над классикой издеваться,– донеслось из толпы. Макс перевел налитый кровью взгляд в сторону дурака, и я поняла, что сейчас начнется месилово. А так как я не смогу остаться в стороне, то нас с варваром будут бить, и скорее всего ногами.
– Ты куда?– икнула Янка, когда я полезла на сцену, боковым зрением следя за сужающимся вокруг кольцом недовольных меломанов. – Фень, твою мать. А еще говоришь я косячница.
Только я ее уже не слышала. Надо было валить. Срочно и желательно не покалеченными, что виделось мне уж совсем фантастическим везением. Выползла на постамент и вцепилась в штанину Макса, выводящего рулады и ничего вокруг не замечающего. Пел он, кстати, из рук вон плохо. Словно кот, которому наступили на яйки.
– Ты по что котейку мучаешь? – буркнула я.– Не умеешь петь, не мучай связки.
– О, мать, ты как здесь? Следишь за мной, или просто я хожу по твоим боевым тропам? Твой рогатенький выжил кстати, иди все еще нюхает пыль? Ты поэтому тут? Ищешь среди собравшихся в сием благодатном месте самого неупыристого упыря? Поверь, тут тебе нечего ловить, одни ушлепки вокруг и нищеброды. Не твой контингент, детка.
Все это было сказано в микрофон. И я захотела провалиться под землю, не разжимая сведенных судорогой пальцев, чтобы утащить за собой в ад этого утырка.
– Заткнись, мать твою,– прошипела я. Кольцо вокруг нас сузилось до состояния игольного ушка. Я оглянулась. Сотни светящихся яростью глаз в полумраке «караоке – клуба» это я вам скажу хоррор, поужаснее фильмов Хичкока.
